Вольдемар Балязин - Правительницы России

После долгих мытарств они наконец нашли бродягу, который действительно был как две капли воды похож на Павла Петровича. Бродяга подтвердил, что он действительно родной дядя и императору Александру, и всем его братьям и сёстрам.

Афанасия Петровича вместе со Старцовым привезли в Петербург и, как водится, посадили в Петропавловскую крепость. Есть несколько свидетельств того, что именно в это время, в 1824 году, к Александру из крепости несколько раз вывозили и возвращали обратно какого-то старика.

Продержав и Петрова и Старцова в крепости семь месяцев, их отправили обратно в Сибирь, настрого наказав никому не говорить ни слова обо всём случившемся.

Косвенным подтверждением истинности рассказанной истории служит то, что пристав Алексеев именно в это время был награждён орденом Святой Анны III степени, что для полицейского в столь малом чине было совершеннейшей редкостью, так как этот орден давал потомственное дворянство.

На сём история не закончилась. Вернувшиеся в Сибирь Петров и Старцов вели себя по-прежнему: Старцов писал в Петербург, а Петров — рассказывал небылицы. Узнав об этом, всесильный временщик Алексей Андреевич Аракчеев категорически потребовал запретить Старцову посылать письма в столицу, а Петрова велел снова увезти из Сибири, на этот раз — в Москву. Место было выбрано не случайно — полицейским розыском было установлено, что Афанасий Петров на самом деле крепостной крестьянин из подмосковной деревни Исуповой, Богородской волости, принадлежавший князю Голицыну.

Его возвратили на прежнее место жительства, а «вины его предали забвению».

Обычная, казалось бы, история, даже и не о самозванце, а о жертве досужих слухов, крутившихся вокруг человека помимо его воли. Однако и не совсем обычная, хотя бы потому, что верили ей тысячи простых людей, да и не только простых...

А что же Петербург? Что — высший свет? Там тоже не верили, что Павел I сын Петра Фёдоровича, но упорно твердили, что его отцом был Сергей Салтыков.

Так, Н. И. Греч в своих мемуарах сообщал, что в 1826 году, во время коронации Николая I, внучка Сергея Салтыкова появилась в царских украшениях, которые уже семьдесят лет считались утерянными. Тут же воскресла история рождения Павла Петровича, и несомненное отцовство Сергея Салтыкова вроде бы получило новое подтверждение.

Ещё одним отзвуком этой же истории был следующий эпизод: однажды император Александр III — ярый русофил, ненавидевший всё немецкое, доверительно спросил историка Якова Лазаревича Барскова:

— Скажите мне, чьим же всё-таки сыном был Павел?

— Не могу скрыть, Ваше Величество, — ответил Барсков. — Не исключено, что от чухонских крестьян, но скорее всего прапрадедом Вашего Величества был граф Салтыков.

— Слава тебе, Господи! — радостно воскликнул Александр, истово перекрестившись, — значит, во мне есть хоть немножко русской крови.

А ведь даже из этой книги мы узнали, что в Анне Петровне — дочери Петра Великого и Екатерины I была всего лишь половина русской крови, в Петре Фёдоровиче — четверть, в Павле Петровиче — если считать его отцом Салтыкова — снова половина, а уж от Александра I до Николая II процент русской крови всё уменьшался и уменьшался, составив в конце концов ничтожно малую долю.

А теперь вновь возвратимся ко времени рождения Павла, которого мы оставили в колыбели, обитой мехом черно-бурых лисиц, в жарко натопленной комнате, в апартаментах его двоюродной бабушки.

«Когда прошло сорок дней со времени моих родов, — писала Екатерина, — императрица пришла вторично в мою комнату. Я встала с постели, чтобы её принять, но она, видя меня такой слабой и такой исхудавшей, велела мне сидеть, пока её духовник читал молитву. Сына моего принесли в мою комнату: это было в первый раз, что я его увидела после его рождения». Но его тут же унесли обратно.

После рождения Павла отношения между Екатериной и Петром ещё более ухудшились. Дело дошло до того, что однажды Пётр, придя в апартаменты жены, несколько раз сказал, что сумеет образумить её. А когда Екатерина спросила: «Как же?», Пётр до половины вытянул из ножен шпагу.

Между тем к этому времени Екатерина сумела приобрести среди многих придворных и поголовно у всех дворцовых слуг очень большой авторитет. Она была ровна в обращении, ничуть не высокомерна, давно уже свободно и почти без акцента говорила по-русски, питая слабость к простонародным оборотам речи и зная множество пословиц и поговорок. Екатерина на каждом шагу и при каждом удобном случае подчёркивала свою набожность, почитание православия и пылкую неподдельно искреннюю любовь к своей новой родине — России.

Первые два года русскому языку обучал её по рекомендации Кирилла Григорьевича Разумовского, Президента Петербургской Академии наук, один из лучших русских лингвистов и лексикографов Василий Евдокимович Адодуров. Писатель и переводчик, он был и первым русским адъюнктом Академии наук по высшей математике, избранный по представлению великого Эйлера. Адодуров свободно владел немецким и французским языками, которые знала и его ученица, а это являлось отличным условием того, чтобы обучение было высококачественным.

Английский посланник Уильямс так отзывался об Адодурове: «Я не видел ни одного из туземцев столь совершенного, как он; он обладает умом, образованием, прекрасными манерами; словом, это русский, соизволивший поработать над собой».

Адодуров для Екатерины стал не только учителем русского языка, но и большим, преданным другом на всю жизнь, сохранив ей верность в несчастьях, постигших его в 1759 году, когда был он обвинён в соучастии в заговоре, якобы имевшем целью возвести Екатерину на престол.

Когда же его ученица взошла на трон, она не забыла своего учителя, друга и слугу — Адодуров стал сразу сенатором, куратором Московского университета и президентом Мануфактур-коллегии, а скончался он Почётным членом Академии наук и действительным тайным советником, что по «Табели о рангах» соответствовало званию генерал-аншефа.

Через два года занятий русским языком происками недоброжелателей Адодуров был отстранён от преподавания Екатерине и перешёл на службу в Коллегию иностранных дел к Алексею Петровичу Бестужеву-Рюмину.

После этого Екатерина продолжала упорно заниматься самообразованием, вставая в шесть часов утра и не тратя времени попусту. Принято думать, что большую часть времени занимали у неё штудии иноземных авторов — немцев и французов, однако это не так — на первом месте стояли у неё книги по русской словесности, по истории и географии России. Именно это впоследствии позволило ей стать одним из лучших историков России, уступая лишь таким корифеям, как Иван Никитич Болтин, академик Герард-Фридрих Миллер, Василий Никитич Татищев, академик Август-Людвиг Шлёцер и князь Михаил Михайлович Щербатов. А её литературные труды поставили Екатерину в первый ряд русских писателей. Екатерина оставила после себя тысячи писем, сказки, стихи, комедии, драмы, учебники, мемуары, свидетельствующие об универсальности и энциклопедичности её знаний.