Вольдемар Балязин - Правительницы России

Однако же, останавливаясь на ночлеги, Алексей и вся его компания много пили, шумели и бросались в глаза необычным для австрийцев поведением. Наконец, на восьмой день пути, проехав шестьсот вёрст, они добрались до крепости Эренберг, одиноко возвышавшейся на вершине высокой и крутой горы. Крепость находилась вдали от больших дорог и была идеальным местом для сохранения царевича от любопытных глаз. Эренбергский комендант генерал Рост получил от австрийского императора инструкцию о строжайшей изоляции «некоторой особы». Причём эта «особа» не должна была иметь никаких сообщений, не могла уйти, и само место её заключения должно было остаться для всех «непроницаемою тайной». Император предупредил Роста, что если его приказ хоть в чём-то будет нарушен, то он, Рост, будет лишён имени, чести и жизни.

Инструкция предписывала не менять ни одного солдата в гарнизоне, пока узники будут там, и категорически, под страхом смерти, запрещала и солдатам и их жёнам выходить из крепости. Если же главный арестант захочет писать письма, то можно ему разрешить это при одном условии: отправлять их будет сам комендант через Вену.

Меж тем Веселовский, всё через того же Дольберга, дознался, где находится Алексей. Это случилось 23 марта 1717 года, на четвёртый день после приезда в Вену денщика Петра капитана гвардии Александра Румянцева и трёх офицеров, приданных ему в помощники.

Узнав от Веселовского о месте пребывания Алексея, Румянцев немедленно выехал в Тироль и там доподлинно выяснил, где скрывают русского царевича.

В тот же самый день, когда Александр Румянцев и три сопровождавших его офицера выехали из Вены, Пётр, оставив Екатерину в Амстердаме, направился в Париж. Путешествие по Франции произвело на Петра тяжёлое впечатление — страна показалась ему очень бедной, в особенности по сравнению с богатой и цветущей Голландией. Писал он об этом и Екатерине, а потом при встрече с нею рассказал, что его поселили в одном из лучших дворцов Парижа — Ледигьер, принадлежавшем маршалу Вилльруа, воспитателю юного короля Людовика XV. Пётр рассказывал Екатерине и о том, как на следующий день к нему явился с визитом герцог Орлеанский, а ещё через два дня привезли и семилетнего короля. После этого Пётр нанёс визит августейшему отроку.

Когда карета Петра подъехала к дворцу Тюильри, на нижних ступенях крыльца которого стояли министры и маршалы Франции во главе с королём, Людовик побежал навстречу русскому царю, а Пётр выскочил из кареты, схватил мальчика на руки, поцеловал и понёс, прижав к себе, вверх по лестнице во дворец.

Сохранилось предание, что когда он уже вошёл в Тюильри, то всё равно не отпустил Людовика с рук, а понёс его на второй этаж. И поднимаясь наверх, сказал: «Я несу на руках Францию».

Находясь в Париже, Пётр проявлял необыкновенную любознательность ко всему. Он побывал в Астрономической обсерватории, в Анатомическом институте, в Парижской библиотеке, в Картинной галерее Лувра, в Опере, в Доме Инвалидов, на фабрике гобеленов. Он следил за строительством моста через Сену, наблюдал за чеканкой монет на Монетном дворе, за печатанием книг в Королевской типографии, присутствовал на диспуте в Сорбонне, на заседании в Академии наук, где был избран в её члены.

Он побывал в двух десятках дворцов и замков, поражаясь немыслимой роскоши их убранства и необыкновенному богатству одежды и украшений парижских аристократов. Это не нравилось Петру, удивлявшему всех скромностью костюма и великой непритязательностью. И всё же он вынес из поездки в Париж идею создания в России Академии Наук, учреждения Ассамблей и развития «художеств». И ещё одно вынес он из Парижа. 9 июня 1717 года, оставляя Францию, Пётр проронил: «Жалею о короле и о Франции: она погибнет от роскоши».

О происках Румянцева вскоре узнали австрийцы и, спасая Алексея, предложили ему тайно переехать в Неаполь. Что же касается слуг и Ивана Фёдорова, то им было велено остаться в Эренберге, потому что передвижение их целой группой скрыть было невозможно. К тому же император не хотел лишних нарицаний за то, что скрывает у себя «непотребных людей».

Переодев Ефросинью в одежду мальчика-пажа, Алексей вместе с нею в три часа ночи выехал из Эренберга, но все старания обмануть бдительных петровских соглядатаев оказались напрасными: Румянцев уже несколько дней находился под чужим именем в соседней с Эренбергом деревне Рейтин, где проживал и комендант крепости генерал Рост. Почти сразу же Румянцев узнал от одного из гостей Роста — офицера из Вены, что таинственного узника увезли из Эренберга в Неаполь. И хотя царевич и Ефросинья доехали до Неаполя благополучно, но главного — сохранения места их пребывания в тайне — они не добились, потому что по пятам за ними скакал Румянцев.

Алексея и Ефросинью поместили в замке Сент-Эльм, стоящем на вершине горы, господствующей над городом, где они и прожили пять месяцев до осени 1717 года.

Однако не прошло и двух месяцев, как им стало ясно, что и новое их убежище раскрыто: в июле в Вене появились тайный советник граф Пётр Андреевич Толстой и капитан Румянцев и передали императору Карлу VI письмо Петра с просьбой о выдаче ему сына-беглеца.

А в это же самое время Пётр приехал на популярный бельгийский курорт Спа, известный своими целебными минеральными источниками. Своим визитом на этот курорт Пётр превратил его из популярного в знаменитый и вследствие этого — необычайно модный, а потому и процветающий. Город Спа навсегда сохранил память о Петре, воздвигнув ему в 1856 году у минеральных источников великолепный памятник, подаренный Анатолием Демидовым, русским богачом, потомком уральских заводчиков Демидовых, женатым на племяннице Наполеона Бонапарта Матильде. Купив княжество Сан-Донато, Демидов вместе с тем приобрёл и титул и стал именоваться князем Сан-Донато.

А теперь возвратимся к Петру Алексеевичу, лечившемуся в Спа. Местные врачи запретили августейшему больному, исцелявшему мочеполовую систему, прежде всего «всякие домашние забавы». Подчиняясь решению опекавших его эскулапов, Пётр, дабы избегнуть соблазнов, отправил в Амстердам взятую им, не без ведома Екатерины, любовницу. Причём отсылая её в Амстердам, дал ей письмо для Екатерины.

В этом письме от 18 июня 1717 года он признавался собственной жене: «А понеже во время пития вод, домашней забавы дохтуры употреблять запрещают, того ради я метресу свою отпустил к Вам, ибо не мог бы удержаться, ежели бы при мне была».

Получив это письмо, Екатерина ответила так: «Что же изволите писать, что вы метресишку свою отпустили сюда для своего воздержания, что при водах невозможно с нею веселиться, и тому верю; однако ж больше мню, что вы оную изволили отпустить за её болезнью, в которой она ныне пребывает и для лечения изволила поехать в Гагу (Гаагу), и не пожелала бы я (о чём Боже сохрани!), чтоб и талант той метресишки, таков здоров приехал, какова она приехала». Чем болела «метресишка», можно только догадываться, но догадаться не трудно.