Иван Полуянов - Седьмой патрон

— Что там такое? О бог мой, дурье, деревня… Хамы! Хамы!

И тут ударил выстрел. Мягко, как в вату. Петруха переломился пополам, нырнул головой в палубу.

Отец… Жив!

— Папа! — вскрикнул я.

Воевода кивнул мне — ласково и с участием.

— Да, да, беги к папеньке, — поигрывал он на ладони револьвером. — Он только ранен. Ты, Серж, хороший сын, не так ли? Ты ему поможешь, не так ли?

Позднее мне сказали, что я улыбался. Пятился от пустого, жадно выщупывающего меня револьверного дула и улыбался — разбитыми губами и кровоподтеками.

Сияло солнце, в белом небе вились стрижи, пахло водой, мокрым песком. Неслышно и оглушительно ржали кони, бухал из винтовки Игнаха, звал сына, а по горячей стене амбара перелетали синие мухи. Зрение обрело необычайную остроту и всеохватность: я видел баржу, буксир поодаль, не подававший признаков жизни, и еще стрижей над головой, и у ног былинку. Гладкий, скользкий, жучок карабкался на стебель, в небе кучились облака, и дуло нагана поднималось, и у меня шумело в ушах. То шумело море? Синее море, где уже не бывать, раз раньше не бывал? И облака — не облака, а паруса огромной яхты, в неудержимый бег подхватившие всю землю. Она несется, ускользает из-под ног…

Больно ли, когда тебя убивают?

Потом снова, но издали, гудок парохода. Караван ли сверху? Снизу ли пассажирский выгребает на Котлас?

Рука и наган. Белая с широкой кистью рука и потертый наган.

Вдруг желтая змейка оплела белую кисть, рука дернулась в сторону — одновременно с выстрелом, с коротким тугим выблеском огня.

— Шештой патрон, боле не стрелишь!

Якунька? Господи, причем тут Якунька?…

С парохода строчил пулемет. Залпы винтовок с треском рвали воздух.

Подмога… Наши…

— Подойди только, глаза выстегаю! — визжал Якунька. — Волков к стаду не допускал, чо ты! Шештой патрон, боле не стрелишь… Бросай наган, чо ты!

С мостика парохода стучал пулемет, поливая очередями дорогу, и что тому витой ременный кнут, у кого смерть за плечами? Пусть безнаказанно на щеке кровянеет рубец от кнута, — Штауб кинулся к коновязи. Оборвал узду, на ходу упал в повозку. Напуганная пальбой лошадь сразу взяла вскачь.

Бросая оружие, по лощине бежали остатки рати. Вдогон повозке пустился Игнаха: «Ваше благородие, кобыла ить моя!» Воевода головы не поднял. Со стороны смотреть, то кажется, лошадь несет порожнюю бричку, вожжи волочатся по земле. Игнаха, мотая башкой, упал и катается, рвет на себе волосы…

Не сказать, как я очутился на шаланде. Между нею и берегом была широкая полоса воды, я оступился на скользком камне и вымок с ног до головы.

Палуба усеяна блестящими гильзами. С кормы наносит разогретой похлебкой. Скоротечен, знать, был бой, похлебка остыть не успела…

Жужжа, садились на Петруху синие мухи, от его полосатой мокрой тельняшки шел парок. Я наклонился, поднимая с палубы какие-то мешочки. Они были очень тяжелы, замшевые, в орленых нашлепках печатей. Я их опустил в трюм и испугался, — вдруг взорвутся? Грохнула крышка люка, я отскочил и наступил Петрухе на руку. И тут меня чуть не стошнило. Помню, хотелось первым делом запереть трюм. Я заставил себя вернуться к люку и сунул в скобы поврежденный ломом замок: ничего, пока и так сойдет.

С одежды текло, в ботинках хлюпало и подошвы прилипали к палубе, печатали следы, быстро высыхавшие.

Подавая гудки, пароход подрабатывал колесами, но некому было принять чалки. Солдаты прыгали в воду и брели, поднимая над головой винтовки с примкнутыми штыками.

Окончательно я пришел в себя, когда на баржу вскарабкался Якуня. Он был подпоясан кнутом, в руке зажимал картуз, гильз насобирал и побрякивает.

— Ловко я, правда? — сиял Якуня всеми веснушками. — Ить кнутик-то у меня… Сам плел! Ить я бедовый: ухо режь, кровь не капнет! В амбаре кажжину щель знаю — заточусь, так с собаками не найдешь!

— Ну-ка, брысь отсюда! — прервал я его похвальбу.

— Ты чо, горожанин? — удивился подпасок. — Одурел или чо? И-и-и, чокнулся… Да кабы я их не увез, они бы Куделина убили до смерти! Ты чо? Чо?!

Дрова рассыпаны. Лом брошен. «Не порадок», — упрекнул бы Ян. Я поднял кортик и сунул в карман.

— Сережа…

Кортик продрал карман, лезвие холодило мне бедро. Я держался за карман, будто из страха, что оброню кортик, и он, ударившись о палубу, заглушит слабый шелестящий голос:

— Подойди, Сережа.

Когда перелезал через дрова, два-три полена посыпались за борт и поплыли по течению, белые, обколотые со всех сторон на лучину.

Отец лежал на боку, в вытянутой руке стиснут маузер.

— Зову, зову — не откликаешься. Чей пароход-то швартуется?

Я помнил: надо помочь отцу. Прежде всего! Пока тащился к шаланде, барахтался, оступившись с камня, запирал люк — все помнил, что не сделал чего-то главного. Помнил и никак не мог вспомнить, что же нужно сделать.

— Наши, папа, — сказал я. — Наши! Я сейчас.

Еле двигался я, ноги подгибались в коленях. В кубрике вытащил отцовский сундучок и в белье нашел чистое полотенце.

Еле держусь, голову кружит… Ничего, ничего, недолго осталось, дотерплю.

— Твой пост, тебе пост передаю, — зашептал отец. — Без команды не покидай. Урпина держись… Держись Урпина!

На моих руках отец обмяк, поник головой.

— Якуня, скорей на пароход, — окликнул я подпаска. — Скажи, на барже раненый…

Отца унесли на пароход. С отрядом врача нет, за ним — я узнал — послали в село.

Оставшись один, я подошел к Петрухе. За минуту до смерти приплясывал этот дурень, орал несусветное. В чем же причина?

Документов при Петрухе не было. Но в карманах я обнаружил два увесистых замшевых мешочка. Точно таких, какие скинул с палубы в трюм. Теперь я не испугался. Развязал мешочек… Золото! Монеты! Никогда столько золота я не видел. Погоди…

Так вот что у нас в трюмах… Вот что!

Я принес замок от отцова сундука и запер трюм, пломбу на место пристроил, а ломаный замок забросил в воду.

«Большое дело», — говорил Куделин. Куда уж больше.

Взбежал по трапу Павлин Виноградов. Одет в гимнастерку и сапоги. Щеки впали, острее выпирают скулы.

— Здорово, братушка, — сунул он сухую горячую руку. — Как ты опять обновил фонари? Разукрашен, хоть любуйся! Что, жарко было?

— Порядок, — сказал я. — Нормально.

— Порядок, говоришь?

— У Едемских не пропадает…

Виноградов опустился на крышку люка.

— Зачем звал? Пожалуйста, покороче, братушка, дел у меня по горло.

— Как вы могли решиться, — горбясь, стиснул я руки в коленях. — Ведь груз-то!..

Неожиданно для меня он тихо рассмеялся:

— А что? Просто и надежно.

Я даже поотодвинулся от него. Потом опустил голову: ну да… Сложные задачи, как правило, имеют простое решение.

— Кто поведет баржу? — спросил я, уже обретая уверенность.