Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Царь в томительном ожидании первой брачной ночи есть не мог, под ложечкой зудело и сосало, но кусок в горло не шёл.

Впервые на пиру присутствовал царевич Иван, но его тупой взгляд лишь раздражал царя. Рядом с ним сидел бывший дядька царя Иван Хитрово и ухаживал за царевичем.

Фёдор лишь изредка поглядывал в их сторону. Рядом сидела желанная Агаша, сильно набелённая и нарумяненная и от этого какая-то неживая. Её ротик был чуть приоткрыт, будто он готов к радостной, праздничной улыбке. Влажно поблескивали белоснежные зубы, и это делало круглое личико забавным и трогательным.

Неожиданно её нога под столом прижалась к его ноге, и государь замер как изваяние, горя от внутреннего огня. Ему хотелось отстраниться, но он не мог этого сделать. Он не знал, что большинство дворян его возраста могли бы посмеяться над сдержанностью с женским полом государя, посчитав её дурью, будь на месте государя кто-то другой.

Настойки, наливки, водки, меды текли рекой, и даже убелённый сединой патриарх позволил себе лишнего. Гомон стоял такой, что еле было слышно соседа. Видя, что государь ничего не ест, Никита Одоевский попросил патриарха благословить молодых отойти в опочивальню, что тот среди притихшего двора и сделал. Государь с юной царицей, осыпаемые зерном и монетами, удалились из пиршеского зала. Вслед за ними пир покинули архиереи. Однако сам пир, хоть и без главных виновников, под присмотром Языкова и Одоевского продолжался до глубокой ночи.

Фёдор ввёл жену в опочивальню и захлопнул за собой дверь. Согласно традиции, Агафья наклонилась, чтобы снять сапоги с мужа, но Фёдор привлёк её к себе и стал неумело целовать. Она стояла и не знала, что делать. Опашень сам сполз е её плеч и упал к ногам. Вытянув вперёд руки, она тоже попыталась обнять мужа и, потеряв равновесие, упала на царское ложе...

Пользуясь неразберихой после царской свадьбы, стольник, думный дьяк и дьяк Посольского приказа Семён Алмазов перевёл брата Андрея подьячим в Посольский приказ. Хватит ему службу нести в стрелецких полках. Всё равно по чину не поднимается уже десять лет, оставаясь сотником. Живёт за счёт суконных лавок да двух поместий, что оставил ему отец, поделивший всё поровну между двумя сыновьями.

Первые дней десять, когда вникал в новые обязанности, Андрею Алмазову было интересно и всё спорилось в его руках. Однако затем каждодневная писанина стала раздражать его, а присутствие в думе, где шла беспристанная болтовня, бесило его сверх меры.

А сколько здесь было завистников, готовых угробить любое начинание на корню, только бы не принести удачу кому-то другому, и не дай Бог, если этот другой ниже тебя по роду и месту.

Только теперь Андрей понял, почему последние годы своей жизни царь Алексей Михайлович почти не собирал думу, напрямую работая с главами приказов.

Чтобы противостоять боярам, царь Фёдор вновь ввёл каждодневную работу думы. Избавившись от опеки, надо было избавиться и от влияния думы на государственные дела, а воли на это не хватало. Царевна Софья стала подругой новой царицы, и та упросила супруга вернуть Милославского в думу. Царь уступил. Когда же дума выступила против увеличения полков европейского образца и назначения ответственным за это Григория Григорьевича Ромодановского-Стародубского, царь решил оставить в Москве не более десятка бояр, явно враждебных друг другу. В столице остались: Никита Одоевский, Юрий Долгоруков, Пётр Салтыков, Иван Милославский, Василий Волынский, Иван Стрешнев, Юрий Барятинский, Григорий Ромодановский-Стародубский, Иван Хованский, Василий Голицын. Остальные были разосланы на большие воеводства. Так, Алексея Трубецкого вернули в Киев, Ивана Богдановича Милославского — в Астрахань, а Ивана Барятинского — в Енисей и так далее. Всех провожали с почётом и одаривали на прощание казной и поместьями, но за отъездами забыли обо всём и дела об увеличении войска тоже так и не решили. Зато в угоду царице было принято неожиданное решение ходить при дворе в польском платье, польские кафтаны сменили обычные кафтаны и охабни [158] Охабень — верхняя распашная одежда, застегивавшаяся встык на петлицы, имел длинные узкие откидные рукава. .

Днепр ласково обтекал Хортицу со всех сторон. Казалось, он убаюкивал этот остров, где когда-то было капище богу Хорсу, а ныне расположилась столица войска запорожского. На острове было неспокойно. Первого августа прямо за столом с ковшом горилки в руках умер кошевой атаман Иван Данилович Серко. Тело старого атамана водрузили на натянутую меж двух коней попону и отправили к жене.

Выборы нового кошевого готовы были перерасти в драку. Одни говорили, что надо пригласить на атаманство гетмана Хмельницкого, другие кричали, что Юраську не надо, а надо тестя Дорошенкова. Войсковой писарь Выхоцкий кричал, что атаманом надо Павлу Рыгору, он-де всегда за казаков стоял. Но большая часть казаков выступила за Ивана Стягайло. Колготня готова была превратиться в побоище, когда неожиданно прибыл хорошо знаемый в Запорожье нежинский полковник Ярема Непрак и встал на сторону Стягайло. Об остальных претендентах сразу как-то забыли. Под радостные крики новому кошевому вручили атаманскую булаву. Шапки полетели вверх. На следующий день в Москву во главе с войсковым писарем Быхоцким было направлено посольство, которое должно было довести до его царского величества вести о смерти Серко и об избрании нового кошевого атамана. Посольству от лица нового атамана было поручено передать, что войско готово присягнуть государю и гетману всей Украины. Это был совершенно новый шаг войска запорожского. Хотя сами казаки этого ещё не знали. Поддержанный любимцем гетмана Самойловича полковником Яремой Непраком, атаман Иван Стягайло решил встать на сторону Самойловича и прекратить старую вражду. С этим были посланы люди и к гетману Самойловичу. Полный переход Запорожья под руку царя менял всё в переговорах с Турцией.

Дума, лишённая части бояр, стала более сговорчивой, но дела, однако, всё так же тянулись, и даже духота не способствовала быстрому решению вопросов. Здесь ещё не знали о смерти Серко.

— Пришла весть, што полтавский полковник до урожая запретил продавати хлеб в Запорожье. Но ведь так и недолго перессорити казаков-запорожцев с городовыми казаками. Только нам энтого и не хватало, — раздражённо говорил царь. — Думал, отзовём Дорошенко, и там всё утихнет. Ан нет, пуще прежнего разгораетси. Кстати, Василий Васильевич, што там с Дорошенко? Ты посылал к нему узнать, пошто он недоволен воеводством?

Голицын привстал:

— Да, я посылал к нему дьяка Бобинина.

— Ну и што?

— Он его вопрошал, аки ты велел, государь: из-за того, што он скудость терпит на Москве, быть ему воеводой в Угличе Великом аль в Устюге.