Андрей Гришин-Алмазов - Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич

Алексей Михайлович проснулся, когда на Москве били к заутрене. Сегодня он спал отдельно от жены. Царица была почти на сносях, и лекари-иноземцы запретили с ней спать.

В опочивальню вошли постельничий Полтев Фёдор с царевичем Фёдором и два ближних боярина: Богдан Хитрово и князь Иван Хованский. Оба в долгих, расшитых жемчугом парчовых кафтанах.

На нынешней день назначена большая дума. Царь, однако, решил надеть царские одежды лишь после завтрака, а пока приказал принести всё домашнее.

Постельничий Полтев натягивал вязаные носки на больные ноги царя, а Хитрово докладывал о дворцовых делах, когда неожиданно для всех князь Хованский повалился перед Алексеем Михайловичем на колени, биясь головой об пол:

— Ты прости, государь, холопа неразумного за содеянное.

— Брось, Иван, в чём аще дело?

— Да я усё о треглавом орле, государь, как о трёх главных титлах государя русского.

— О том всё ужо было говорено.

— А я у немчина, золотых дел мастера, для тебе на посмотр золотой скипетр заказал, коли окажетси не понраву, государь, мы его в слиток перельём.

Хованский извлёк из-за пазухи золотой, усыпанный каменьями длинный, в локоть, скипетр, поверх которого восседал, раскинув крылья и как живой, трёхглавый орёл, раскрывший клювы, чем-то напоминая сказочного Змея Горыныча, и воплощая собой титул государя — царя и великого князя всея Великой, Малой и Белой Руси.

Когда-то давно, в 1097 году, съехались русские князья и порешили: «Да каждый держит землю свою», и Русь распалась на двенадцать земель. Скоро каждое из этих княжеств получило определённый титул. Русью стало называться Киевское княжество, Малой Русью — Черниговское, Червонной или Золотой Русью — Галицкое, Окрайней Русью — Волынское, название Крайней Руси получило Переяславское княжество, Черной Руси — Турово-Пинское княжество, Великой Руси — Новгородское, Белой или Залесской Руси — Ростово-Суздальское, а Рязанкой или Отрезанной Руси — Муромо-Рязанское княжество. Каждый титул нёс в себе определённые особенности этих территорий. Так, Окрайной Русью Волынь прозывалась потому, что находилась на границе с Чехией и Польшей, Червонной Русью Галицкая земля стала прозываться из-за красоты её храмов, которые здесь начали строить в начале двенадцатого века, Черной Русью Турово-Пинское княжество прозывалось из-за обилия торфяных болот в этих землях, Великой Русью Новгородчина прозывалась из-за своих огромных размеров. Залесской Русью Ростово-Суздальское княжество называлось из-за того, что лежало среди лесов, а Белой — потому что многие земли вначале не были обложены постоянной данью. Рязанной или Отрезанной Русью Муромо-Рязанское княжество прозывалось потому, что дороги через Ростово-Суздальские земли были прорублены не сразу и торговые пути в Муром шли через половецкие степи. Получалось, что Муромо-Рязанское княжество было как бы отрезано от центра власти, торговли и культуры.

Постепенно одни титулы исчезли или поменяли своё значение, другие слились и стали обозначать одно целое. Так, государь Иоанн Третий, присоединивший Новгородскую землю к Московии, стал пользоваться титулом Великой Руси для всего своего государства. Полоцкое княжество, часть земель которого так же, как Ростово-Суздальские земли, прозывалось Белой Русью, ещё в конце двенадцатого века подчинило себе Турово-Пинское княжество (Чёрную Русь), и Белая Русь стала титулом для всей будущей Белоруссии. А титулы Украйняя Русь и Малая Русь стали едиными для огромного пространства, называемого Малороссией — впоследствии Украины. За шесть воплощением трёх титулов — Великой, Малой и Белой Руси стал скипетр с трёхглавым орлом.

Алексей Михайлович хоть и смеялся над мыслью о трёхглавом орле, но от скипетра отказаться не смог и с этого дня на торжественных церемониях появлялся то со старым, то с новым скипетром, так и не решив до конца своих дней, какой из орлов должен быть на скипетре.

Царь был так зачарован трёхглавым орлом, что даже не посетил этим утром жену, что-то в скипетре было притягательно-языческое.

Яркое апрельское солнце стояло в чистом, голубом небе над крышами Воронежа. Снег набух и потёк ручейками, прорезая сугробы и вгрызаясь в чернозём, потоками сходил к рекам.

Воевода Тюфякин Семён был мужик кряжистый, крепкий. Пил редко, но если пил, то помногу и не пьянел. Сидя на воеводстве, мзды почти не брал, купцов не обижал, дворян не обирал, чем вызывал удивление у всех окружающих, но вот уже девять дней, впервые в своей жизни, он пил до умопомрачения, воеводскими делами не занимаясь. Умерла старуха воеводиха.

Прибывший из Астрахани царёв человек Андрей Алмазов никак не мог его найти, а без воеводы он не мог добыть нужного количества сена для своих коней, а с ним было три десятка конных стрельцов, и для четверых красавцев жеребцов, перегоняемых в царёвы конюшни. Зная, что сегодня девятый день, Андрей отправился на погост, собираясь застать воеводу на могиле супруги.

Когда он пришёл на кладбище, воевода, в распахнутой шубе, с окладистой бородой-паклей, с опухшими от хмельного глазами, уже сидел возле креста на могиле, разговаривая с умершей и не обращая внимания на окружающее:

— Шибко горько, Парасковея: пошто на после ничо не сказала? Обиду, што ль, затаила каку? Што поучил немного в тот раз, так то не со зла. А мож, ещё за што? Сказала бы — и то легше. А то — думай теперича... Охо-хо... — Помолчал. — Положили вот тябе с краешку, возля Давыдовны. Место хорошое, сухое. Я и себе тут приглядел. Не знаю вот, што теперича одному делать-то?

Воевода вновь замолчал.

Не выдержав, Андрей подошёл ближе к могиле:

— Да што же ты деешь-то, што ж ты так изводишь себе?

Воевода поднял голову:

— Ты хто такой?

— Царёв человек, стрелецкий сотник, подьячий Приказа тайных дел, — почему-то совсем открыто признался Андрей.

— Ух ты, сыском промышляешь, ну так донеси, червивая душа, князю Одоевскому: воронежский воевода пьёт и воеводских дел не несёт.

— Брось, Семён Полуэктович, жизня, она всяко выворачивает. Пойдём лутшей посидим у тебе во дому, выпьем, поговорим, можа, теби легчей станет.

Андрей помог воеводе приподняться, довёл и усадил его в возок. Лихо и вмиг казачок, хотя и по рыхлому снегу, довёз их до Воронежа, а затем и до воеводских хором.

Вскорости водка развязала языки, речи стали громче, об умершей, на помин которой собрались, забыли. Воевода Тюфякин поднялся и незаметно увёл Андрея в соседнюю светлицу:

— До чужого горя у нас никому дела нету.

Андрей вопросительно посмотрел на воеводу.

— Ты, столичный, на мени такими глазами не смотри, я ужо старый, мене боятси теперича нечего.

— Брось, Семён Полуэктович, Одоевский на дыбе и стариков не жалеет. Да и тебе не об этом думати надо. Большая война, видно, этим летом придёт. Горя многим хватит.