Александр Немировский - Пифагор

При этих словах женоподобный встал и, звеня амулетами, двинулся к пологу.

— Иди за ним, — приказан царь. — По возвращении получишь моё первое поручение.

Энарей — Залмоксис догадался, что так называют здесь жрецов, — двинулся по протоптанной дорожке за становье. Ещё издали был виден кожаный шатёр в форме женской груди. Из отверстия поднимался дымок.

— Раздевайся, — произнёс энарей тонким голосом.

Запмоксис сбросил с себя всё, кроме набедренной повязки.

Увидев татуировку на груди у Залмоксиса, скиф подошёл ближе и, ткнув пальцем в медвежью пасть, почему-то захихикал.

— Снимай всё, медведь! — проговорил он, распахивая полог.

Стены шатра были в стеблях высушенных растений. На полу в самом центре торчали камни, обложенные едва мерцавшими углями. Встав на колени, жрец стал их раздувать.

«Что всё это значит? — напряжённо думал Залмоксис. — У нас в таких шатрах моются, поливая раскалённые камни водой. Но воды ни здесь, ни снаружи не видно».

Когда угли покраснели, жрец стал срывать со стены стебли и, осыпая с них семена и обходя камни по кругу, начал напевать. Пение вскоре перешло в завывание. Жрец то дёргался, как в священной болезни, то приплясывал. На губах его показалась пена. И вот уже Залмоксис стал приплясывать, подражая энарею. На мгновение ему показалось, что он взлетел в воздух и парит на расстоянии локтя от земли, как в сновидениях детства. В глазах, вытесняя друг друга, побежали радужные круги. Ширясь, они вобрали в себя город, не похожий ни на эллинский, ни на персидский, ни на индийский. Плоские кровли его храмов были расписаны изображениями, словно бы для того, чтобы усладить взоры богов. На скрещениях прямых улиц дымились алтари. Их окружали коренастые мужи в одеяниях невиданного покроя. И вдруг взор Залмоксиса упал на идущего по стене старца. Его ноги .поднимались в такт тревожно звучащей мелодии. Судя по покачиванию головы, он ей подпевал. Стена в нескольких шагах от него обрывалась, но, кажется, он этого не замечал. Увлечённый, он двигался к гибели. Лицо его приблизилось, и Залмоксис с ужасом узнал Пифагора. «Измени путь, — закричал он, — впереди пропасть!»

Разноцветные круги внезапно лопнули, как бычий пузырь. Залмоксис пробудился от собственного крика. Но чувство тревоги его не покидало, ибо виденное им не было похоже на сон. Ему казалось, что и впрямь он только что увидел Пифагора, возвышающегося над каменным кругом.

Залмоксис медленно побрёл к шатру вождя. Он прошёл мимо пасшихся коней, и они его не испугались, а один протянул к нему голову и доверчиво двинулся вслед.

В то утро — Тилар запомнит его навсегда — ничто не предвещало события, о котором долго будут говорить обитатели Ограды.

Пели свой утренний гимн Гелиосу птицы, а Тилар, охранявший ворота, мысленно затверживал усвоенные накануне истины, чтобы они, влетев в одно ухо, не вылетали из другого. Поэтому он не заметил, как к воротам подошла девочка, а только услышал её голосок, дополнивший доносившееся с деревьев щебетание:

— Мальчик, пропусти меня к Пифагору. Я его дочь Мия.

Странным было появление этой девочки. Удивительной была и её речь: откуда бы у Пифагора взяться дочери, когда у него не было жены и никто никогда не вспоминал, чтобы он имел семью в прошлом? Но поразительнее всего была она сама, стройная, гибкая, с глазами серны.

Тилар смотрел на неё, не отводя глаз. Он не только не мог ответить ей, но даже, хотя двигаться не запрещалось, застыл как вкопанный.

Свидетелем этой сцены оказался проходивший с колокольчиком Эвримен. Подойдя, к воротам, он проговорил:

— Сюда нельзя.

— Но я же дочь Пифагора! — с обидой воскликнула гостья. — Я из Дельф.

Эвримен ухмыльнулся:

— Тут уже побывали многие. И из разных городов. Одни называли себя сёстрами, другие — невестами. Правда, из дочерей ты первая. Пифагором же сказано: да не будет сюда доступа женщине, как в Олимпию.

— Тогда пусть он сам выйдет ко мне — ведь я его ещё вблизи никогда не видела, а столько о нём слышала от матери! И он обрадуется, когда увидит вот это.

Она распахнула хитон и показала золотой амулет.

— Такого нет ни у кого другого, и Пифагор, как говорила мать, его хорошо знает.

— Амулета никто не приносил, — равнодушно заметил Эвримен. — Но всё равно Учитель не выйдет. У него есть дела поважнее.

— А я всё равно не уйду! — вспыхнула девочка. — Я добиралась сюда с таким трудом. И буду ждать.

— Не дождёшься! — оборвал Эвримен. — Только знай, что здесь появилась стая волков, и было бы обидно, если бы они разорвали такую красавицу.

Мия повернулась и, всхлипывая, побрела в сторону Кротона.

Тилар рванулся было ей вслед, впервые за всё это время пожалев, что не ушёл с Гиппасом. Но раздавшийся звон колокольчика отрезвил его.

Где ты, Истр, с берегами зелёными?

Синь сливается с желтизной.

По степи ковыльными волнами

Перекатывается зной.

Где победа, что мнилась близкою?

Где противник? Парят орлы.

О бескрайняя степь Киммерийская,

Чую — будешь черней ты золы.

На заре персидское войско, перейдя через Данастрий, двинулось навстречу восходящему солнцу. Оно катилось над степью неправдоподобно огромным золотым колесом, казалось бы, воспламеняя колеблемый ветром ковыль.

Войско двигалось медленно. Впереди, в густой высокой траве, то возникали, то исчезали головки каких-то ушастых зверьков, и в этой пляске ощущалось волнение самой степи, немало повидавшей на своём веку, но ещё ни разу не принимавшей такой массы людей. Если прислушаться, можно было уловить ропот перекатывавшихся волнами трав, перераставший при сильном порыве ветра в некую угрозу. Тревожно фыркали кони, ревели верблюды. Беспокойство животных стало передаваться и всадникам. И тогда скакавший рядом с Дарием Мегабаз заметил, что солнце вступило в длинную серую тучу и словно бы выпустило полупрозрачные крылья.

— Смотри, повелитель! — воскликнул царедворец. — Эта туча превратила светило в герб Ахеменидов! Видишь — орлиные крылья! Ахурамазда ниспослал тебе доброе знамение.

Царь поднёс ладонь к бровям, и улыбка на миг согнала с лица испуганно-сосредоточенное выражение.

— Слава Ахурамазде! — проговорил он.

— И да обратит он вспять Таргитая! — подхватил Мегабаз.

— А это ещё кто такой? — заинтересовался Дарайавуш.

— Родоначальник скифов, — отозвался царедворец. — В этой стране, лежащей между морем и горами, достигающими небес, от брака бога-отца — скифы называют его Папаем — с полузмеёй-полуженщиной родился Таргитай. У него было трое сыновей: Липоксай, Арпоксай и Колаксай. Будто бы в их царствование с неба свалились на траву плуг, секира и чаша. Всё из чистого золота. Первым увидел эти дары старший из братьев. Но едва он приблизился, чтобы их поднять, как они запылали огнём. То же случилось и при приближении среднего брата. Золотые дары дались в руки младшему, Колаксаю. И братья поклонились ему как царю. Он же разделил Скифию между своими сыновьями на три царства, и в каждом из них хранится священное золото, которому цари всенародно приносят жертвы.