Джек Линдсей - Адам нового мира. Джордано Бруно

Комната медленно закружилась перед его глазами. Бруно подумал: «Не может быть, чтобы вино сразу так сильно подействовало на меня. Это — усталость и жара». Он пытался собрать мысли. Он чувствовал, что снова очень близок к открытию той истины, в которой только и заключался для него весь смысл жизни.

— Понимаете... Если мы будем исходить из животворящего начала, «мировой души», значит, вся материя одушевлена... Мы не умеем ещё по-настоящему объяснить образование материи... Мы возвращаемся при этом обратно к избитой мысли о Боге. Я пытался сочетать две теории: все вещи предопределяются мировой душой, всякая материя одинаково духовна, лишь дух обладает творческой силой, ничто не ново под солнцем, а с другой стороны — материальная форма, как результат столкновения органических сил, тождество противоположностей, постоянное появление чего-то нового, нового единства... Я не умею примирить эти две точки зрения. Они меня раздирают на части.

Студент слушал внимательно.

— Я не понимаю, — сказал он со вздохом. — Жизнь — курьёзная штука...

Бруно сделал новую попытку. На него давил гнёт неотвязных мыслей, казалось, он не в силах и руку поднять со стола.

— Но тут-то и начинается странность. Логически исходя из идеи духа, идеи телеологического творения и априорной трансцендентности [79] ...исходя из... идеи телеологического творения и априорной трансцендентности... — то есть идея предопределённого, целесообразного творения и его независимости от опыта, недоступности познанию. , я прихожу к пустоте. Алогический путь от идеи материи, чистейшей самопроизвольности и абсолютной закономерности приводит меня к свободе, к жизненному единству, сочетающему в себе желание с необходимостью.

— В таком случае идите вторым путём, — сказал студент, понижая голос. — Я еретик, мне на всё наплевать. Но сейчас я готов умереть за вас!

— Беда в том, что я не могу найти диалектики всего этого. Когда я пробую выявить образование формы, различные её фазы, я невольно возвращаюсь к учению неоплатоников о категориях. Не знаю, каким другим путём избежать ошибок атомистической теории.

— Вы меня извините, — промолвил студент с такой простотой и искренностью, что Бруно простил ему непонимание. Уверенность в близости к окончательному разрешению задачи, окрылявшая Бруно всё время, пока он говорил, теперь исчезла. Но он не отчаивался. Снова выпил вина, затем продолжил:

— Я хочу вам сказать... Хотя это, собственно, не имеет прямого отношения ни к моим философским концепциям, ни к эмоциональным переживаниям... Я занимался анализом любви, полового чувства. Я хочу объективно подойти к этому вопросу, но только засушиваю себя и всё дальше отхожу от жизни. Однако намерения у меня разумные. Я хочу анатомировать то дивное вожделение, которое мы унижаем словом «любовь», словом, под которым скрывается подчас злоба или собственническая жадность ревности. А это вожделение можно превратить в музыку, звенящую как хрусталь.

Как бы в ответ на его слова, сверху донеслись звуки лютни, несколько звенящих нот. Бруно хотел сказать: «Пойдёмте наверх», но вместо этого промолвил:

— А вы мне нравитесь, Герман, — сейчас, когда он больше не делал усилий припомнить имя этого человека, оно вдруг всплыло в его памяти, — потому что вы сознаёте, что вы — зверь.

— Я зверь, — согласился Герман. — Но я — царственный зверь. Лев падалью не питается. Вот как говорит об этом мой любимый поэт. — Он стукнул кулаком по столу и стал читать нараспев по-латыни заключительные стансы «Исповеди» Архипоэта [80] Архипоэт — псевдоним крупнейшего представителя латинской светской поэзии средневековья, жил и творил в середине XII в. :

— «Нет в жизни сладости, так горечь глубже в ней», — повторил Бруно. — Как странно бывает услышать чужие мысли, прозвучавшие вдруг эхом далёкого прошлого. Мы, в сущности, не понимаем жизни других людей... И точно так же я не могу разобраться в сложности наших впечатлений. Как я уже вам говорил, меня мучит не выношенная ещё мною гипотеза, которую я окрестил «Мировой душой». Эти терзания проявляются в том, что я засушиваю всё и пытаюсь подходить к страсти с хладнокровием анатома. Но скрытое под этим отчаяние становится таким высокомерным, что оно может выразиться лишь в смирении. Одна боль питает другую. Я хочу страданий, чтобы доказать, что сумею победить их. Я решил превзойти Христа, эту единственную в истории значительную личность, которая меня ни капельки не интересует. Я хочу восторга дерзаний, боевых песен, беспристрастного могущества знаний. В повседневной жизни я ничем не отличаюсь от любого монаха-картезианца [81] Картезианец — член католического монашеского ордена, получившего название по своему первому монастырю, основанному в 1084 г. во Франции в местечке Шартрез (лат. Cartusia). , своё презрение к миру я выражаю в том, что веду жизнь истинно христианскую: ибо мир поклоняется Христу и вместе с тем денно и нощно издевается над ним, я же считаю так называемую христианскую мораль несомненно пагубной, ибо она калечит и насилует человеческую природу.

— Расскажите мне, что вы писали о женщинах, — попросил Герман.

— Пол — вовсе не та мерзость, которая представляется больному воображению святош. Пол — это то же самое, что волнение морских глубин, стихийные явления природы. Он — мгновенное слияние человека с единством органического мира. Он — высшее выражение закона притяжения и отталкивания, закона совпадения противоположностей, которым держится Вселенная. Рождение едино в мире — и, любя женщину, мы даём жизнь звёздам и замешиваем огненную субстанцию солнца, мы создаём поэму или плуг, бороздящий мать-землю для посева, вертящееся колесо, колесо поколений, колесо Фортуны [82] ...колесо Фортуны... — В римской религии Фортуна — богиня счастья, случая, удачи. Изображалась с рогом изобилия, иногда на шаре или колесе, также с повязкой на глазах. , богини рождения, корабль, что качает нас посреди океана, ружьё, выпаливающее свой приговор — жизнь или смерть... все виды и формы познания. Понимаете, всё приходит сюда, к своему истоку, на всё кладёт печать пол. Ибо здесь мы соприкасаемся с творящим началом, которое вечно светит нам сквозь пространства, проникает в нас глубже и глубже...

— Я непременно хочу прочитать вашу книгу, когда она будет напечатана.

— Глупый человек, этого в моей книге нет. Это родилось во мне сейчас, под влиянием божественной минуты братского общения... истина, которую я никогда не смогу написать... К тому же, если даже допустить, что всё мною сказанное — правда, оно в жизни ничего не разрешает.