Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость

Плохо то, что противное содержание ведер-параш не может сразу выбрасываться за борт. Гальюн рядом, но он может опорожняться только при ходе на дизелях, сжатым воздухом. На этой лодке установлен, правда, иначе чем на U-96 – резервуар для фекалий, но что может сделать такая техническая предусмотрительность, если каждый второй блюет, а все 100 человек срут поносом? Понос нельзя урегулировать по прошествии времени. Понос обладает революционным характером: Прет без остановки.

Во мне поднимается новая волна тошноты. Скорее вон из смрада кают-компании и ЦП и посмотреть, может в корме получше живется-можется…

Едва перехожу переборку дизельного отсека, вижу, как кто-то у пульта управления дизеля правого борта сидит в глубоком приседе, как на скамейке для доения: голова опущена, предплечья на коленях. Выглядит так, словно дизелист задремал на табуретке в этом уютном положении.

Но тут человек поднимает голову, смотрит на меня выпучив глаза, достает откуда-то кусок ветоши, высоко вытягивает зад и подтирает его. При этом пристально, но безо всякого выражения, смотрит мне в лицо. А затем вытягивается во весь рост и одаривает меня смущенным кивком. Когда же подтягивает штаны, вижу, что край ведра-параши, на котором он только что сидел, тщательно обит черной ветошью. Я выражаю легким движением бровей, что, пожалуй, одобряю эту затею. В ответ парень улыбается: Мы хорошо поняли друг друга. Забота, вопреки несправедливости данных обстоятельств, еще и об определенном комфорте – это зарабатывает свое признание.

Смрад свежего говна настолько силен, что, как мне кажется, проникает в меня даже тогда, когда я с усердием дышу ртом: Он буквально проникает мне под кожу.

А ветошь, которой он вытерся? Что с нею? Мне следовало бы пронаблюдать, куда дизелист ее сунул. Не мог же он бросить ее в парашу? Нужно быть полным идиотом, чтобы швырять ветошь измазанную говном, непосредственно в дизельную яму!

Боюсь, что мне уже никогда не освободиться от смрада поноса – точно также как китобои не теряют пропитавший их запах рыбьего жира, как бы много они не купались и не намыливались. Я знал одного такого с судна-матки китобойной флотилии «Jan Wei¬lern», так он, однажды, приняв горячую ванну, буквально облил себя одеколоном с запахом сирени. И что в результате? После этого он завонял и рыбьим жиром и сиренью – хуже, чем самая захудалая проститутка, не моющаяся неделями.

Посещение кормы было моей ошибкой.

К счастью, на борту есть хлорная известь. Ее обычно используют, чтобы предотвратить ядовитые газы, образующиеся при соединении кислоты из поврежденных батарей с соленой водой в трюме. Теперь она должна смягчать и это страшное зловоние. Но, скорее всего, не поможет.

У китобоев выработалась свойственная только их телам система отключения запаха: Они просто больше не ощущают запах рыбьего жира. Что за странный процесс отбора? Почему я чувствую запахи говна и блевотины, но не запах дизелей?

Со слухом то же самое: Я могу навострить уши и различать самые тонкие шумы, но не воспринимаю шум дизелей. Чертовски сложные обстоятельства...

Я, должно быть, совершенно потерял последние часы. Если верить моим часам – а я верю им, то я был в бессознательном состоянии добрых пять часов. Сидя выпрямившись за столом, напротив выгородки инжмеха, правда, прислонившись к стенке, но все ж таки сидя прямо, я не спал: Я – отсутствовал. Подобное этому еще никогда со мной не случалось. Туман перед глазами – и все. Ушел в небытие...

Находимся ли мы вообще все еще в этом мире? Думает ли еще хоть кто-нибудь о нас? Не списаны ли мы давно? Не стали ли мы уже приведениями, типа того вида полуслепых лемуров, что ориентируются только по слуху? Не превратимся ли мы в конце в белые, шишковатые гигантские личинки с усиками-щупальцами вместо ушей?

Блуждаю взглядом вокруг. Люди выглядят как умирающие голодной смертью, так сильно у них истощились мышцы. Если понос не прекратится, всю душу, в конце концов, высрем из тела.

Шишкарь с верфи напротив меня выглядит особенно плохо. Если так и дальше пойдет, то он точно коньки отбросит. Бледные щеки беспомощно запали, как на злой карикатуре. Его коллеге, страдавшему вначале от клаустрофобии, кажется, полегчало: Он за своим поносом, очевидно, совершенно забыл о клаустрофобии.

- Это не будет продолжаться долго! – Командир пытается утешить полностью опустившегося шишкаря. А тот лишь глаза закрывает. Лучше бы он этого не делал. С закрытыми веками выглядит, как будто и в самом деле уже помер.

«Не будет продолжаться долго!» У командира железные нервы! Говорит так, как если бы речь шла лишь о морских милях, которые мы должны преодолеть. Не долго! Он может рассказывать сказки только этим шишкам!

В радиорубке никого. Конечно! Почему там должен кто-то сидеть? Если мы идем на глубине на электродвигателях, то для радиста нет никакой работы. И в этом случае мы являемся своего рода Летучим голландцем...

Мысль о том, что еще может быть предстоит нам, вновь сильно угнетает меня. Хочу я того или нет – я вынужден, как собака на цепи, лишь лаять на кость не имея возможности достать ее. И снова и снова говорю себе: Мы слишком медлим, чтобы достичь нашего убежища в южной гавани еще до прихода янки. А сверх этого еще и огромная дуга на запад, на которую был вынужден решиться командир... Только теперь эта осторожность обернулась против нас. Перед La Ro¬chelle мы снова превратимся в судно-ловушку. «…покуда в далёком сером море не отыщем остров Туле…», декламирую про себя. «Этот остров должен существовать!/Там ещё в силе клятва и честь./ Там мы опустим короля / В гроб из ясеневых копий…» Опять ловлю себя на том, что я использую воспоминания наполненные смыслом с большой задержкой. Не то, чтобы я глубоко утонул в мыслях и поэтому чувственные раздражители тормозили – скорее, мои нервы стали слабыми как растянутые резиновые шнуры.

Внезапно понимаю, что снаружи доносятся какие-то шумы. Мой слух их давно засек, но я как-то не придавал этому значения. Или шумовой контакт был нарушен. Теперь он снова существует. Вероятно, в моей голове имеется что-то подобное шумовым наплывам, которые могут уменьшать воздействие стороннего шума. В данный момент мой мозг опять воспринимает окружающее, и это главное – слава Богу.

Пытаюсь анализировать доносящиеся шумы: Глухие молоты? Или приглушенный шум лопастей шлепающих по воде?

И тут меня буквально пронзает догадка: Это же винты корабля! Без всякого сомнения: Винты корабля! Значит, они бродят здесь, словно охотничьи псы! Сам дьявол, наверное, помогает этим скотам!

От напряжения, с которым вслушиваюсь в шумы, не могу дышать. К тому же явно слышу, как мое сердце стало вдруг резче биться. Становится ли шум громче – или стихает? Идут ли они по нашему следу? Мой пульс стучит как сумасшедший. Истерика, что ли у меня?