Валерий Есенков - Восхождение. Кромвель

Без сомнения, судебное разбирательство тоже было указанием свыше. В день совершеннолетия Оливера король вновь предъявит свои права сюзерена, и дело о наследстве вновь дойдёт до суда, и мало ли судов предстоит в жизни тому, кто владеет движимым и в особенности недвижимым, хоть и довольно средних размеров имуществом, недаром же говорят: кто с землёй, тот с войной. Оливер не мог не понять этого указания так, что ему надлежит изучить те законы и те юридические науки, которые понадобятся ему для защиты своих прав и в день совершеннолетия и впоследствии, во время неизбежных столкновений с королевскими чиновниками и с владельцами соседних участков земли. Другими словами, ему было необходимо учиться, но теперь уже не в Кембридже, не в Сидни-Сассекс-колледже у Сэмюэля Уорда, который пытался сделать из него проповедника, а в Лондоне, в Линкольн-Инне, на судебном подворье, где обучаются и проходят судебную практику будущие юристы. Что ж, так должно быть, если это необходимо. Пришлось вновь седлать жеребца, набивать пожитками перемётные сумки и отправляться в путь, а хозяйство пока что придётся вести маме Элизабет, всё равно, пока он не вступит в права наследства, он не может заключить никакой сделки, не может шагу ступить.

Лондон с первого взгляда стал ему неприятен. Громадный сумрачный королевский дворец, неприветливые дворцы кавалеров, рядом с которыми замок дяди Оливера в Хинчинбруке представлялся скромным жилищем, а его собственный дом в Гентингтоне выглядел чуть не курятником, роскошь нарядов, карет, драгоценные кружева, редкие перья на шляпах вельмож, разодетые слуги, кучера, рядом с которыми он, сельский хозяин, выглядел нищим, расточительство на каждом шагу, противное заповедям Христа, непереносимое для человека истинной веры, а к этому времени Оливер был с головы до ног пуританин.

Слава Богу, в этом бесовском вертепе он не был оставлен судьбой. В Лондоне у него оказалась многочисленная родня. Одна из его тёток была замужем за Баррингтоном, другая была женой Гемпдена, третья оказалась замужем за Уолли. В ближнем и дальнем родстве он состоял с Сент-Джонами, с Гоффе, с Хэммондами, с Инголдсби и кое с кем из богатых и влиятельных людей в лондонском Сити. В этих домах он принят был как родной. Его окружили его сверстники, двоюродные, троюродные братья и сёстры. На Судебном подворье юноша бывал вместе с Оливером Сент-Джоном, который был всего на год старше его. Оливер Сент-Джон познакомил его с Дензилом Холлзом, с Эдмунтом Уоллером, с Артуром Гезлригом, с Томасом Ферфаксом, тоже студентами, учёными-книжниками, будущими юристами. Оливер ни с кем не подружился: по натуре был нелюдим. Молодые люди хоть и приняли его в свой тесный круг, но тоже близко с ним не сходились. Всё же они были товарищи, знакомили родню из провинции с жизнью столицы, от них он узнавал последние новости, приятели разжигали в душе дух недовольства, живший с детских лет, когда мальчиком слушал сетования отца на глупости нового короля и проповеди Бирда, который не уставал повторять, что добрые государи случаются до крайности редко во все времена, что даже величайшие, могущественнейшие из них не избавлены от карающей десницы Всевышнего и что они должны быть подчинены гражданским законам точно так, как и последний из подданных.

Казалось, королём был недоволен весь лондонский Сити. Причина и предмет недовольства были для всех очевидны. Как ни тщился маленький человек с большой головой и кривыми тонкими ножками, уже получивший оскорбительное имя Вонючки, наполнить казну, торгуя решительно всем, получалось плохо. Он продавал титулы рыцаря и баронета и принуждал купцов покупать не нужные им титулы, контролировал ремесленников, считая своим долгом определять сроки ученичества подмастерьев, и размер заработной платы, и добротность сукна, вывозимого за рубеж, и требовал за непрошеное усердие неумеренную плату. Ему не помогало ничто: казна не только не наполнялась, но становилась год от года бедней. За пятнадцать лет, прошедшие с несчастного дня его коронации, государственный долг вырос в три раза и перевалил за два миллиона, потери же сельских хозяев, владельцев сукновален и других мастерских, в особенности потери торговых людей были неисчислимы. Главным же бедствием для всех тех, кто своими трудами наращивал богатство страны, всё-таки растущее несмотря ни на что, была продажа патентов на монополию: без сомнения, монополия обогащала владельца патента, однако разоряла всех тех, кому не досталось этой королевской бумажки, ведь бумажка на этот вид деятельности продавалась только одна.

Самые громкие речи, направленные против грабительских выходок маленького человека с большой головой и кривыми тонкими ножками, Оливер слышал в доме тётки, вышедшей замуж за Гемпдена. Джон Гемпден, молодой человек двадцати пяти лет, успевший выдвинуться в лидеры парламентской оппозиции, с бледным высоким лбом, с хищным носом на узком лице, с тонким маленьким ртом, с презрительно выпяченной нижней губой, тонким голосом, привычно, чётко перечислял:

— Мы обязаны жить в доме, построенном из кирпича, который продан нам монополией, окна этого дома должны быть застеклены монопольным стеклом, наш дом должен отапливаться монопольным углём, который горит в монопольном камине, мы спим в монопольной постели, расчёсываем волосы монопольными щётками и монопольными гребнями, мы носим монопольное бельё, монопольные ремни, застёгиваемся на монопольные пуговицы, закалываемся монопольными булавками, едим монопольное масло, монопольную селёдку, приправляем свою пищу монопольной солью, монопольным перцем и монопольным уксусом, мы пьём монопольное вино из монопольных бокалов, мы пьём монопольное пиво, приготовленное из монопольного хмеля, хранившееся в монопольных бочках и продаваемое в монопольных пивных, мы в монопольных трубках курим монопольный табак, пишем монопольными перьями на монопольной бумаге, при свете монопольных ламп читаем сквозь монопольные очки монопольную Библию, мы ловим мышей в монопольные мышеловки и заверяем свои завещания у нотариуса-монополиста. В сущности, только продажа хлеба не стала ещё монополией. Это большое упущение со стороны короля. Мы платим штрафы за то, что у нас нет монополии. Мы даём взятки министрам, придворным, секретарям, чтобы купить монополию, а когда нам удаётся за взятку приобрести патент на монополию, мы должны взять министра, придворного, секретаря в долю, выделить ему пай и выплачивать ему часть своего дохода. Мы должны платить даже за то, что чуть не каждый день нас досматривают налоговые агенты и проверяют, не нарушаем ли мы монополию. С того дня, как был распущен парламент, королём продано около семисот патентов на монополию. Разве они обогатили его? Общим счётом продажа патентов на монополию принесла ему около ста тысяч фунтов стерлингов, зато владельцы патентов, взвинтив цены, положили в свой карман приблизительно полтора миллиона. Попросту говоря, у нас эти деньги украли.