Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

И хозяин понимает, что это не пустая угроза и если он не согласится на отплытие, то потеряет свой корабль. И он вдруг ощущает, что с его души свалился тяжкий груз, как будто этим исмаилитам удалось раз и навсегда раздавить своими грубыми подошвами все те колебания и сомнения, которые томили его с первого дня прибытия в Париж. И он спешит на северный берег, в дом Абулафии, чтобы поторопить свою жену и рава Эльбаза на корабль и обсудить с племянником и его новой женой как условия, на которых маленький мнимый больной будет сдан в их дом на временное хранение, так и, главным образом, тот способ, которым этот заклад будет возвращен следующим летом. Ибо Бен-Атар все еще не в силах полностью освободиться от сомнений в прочности срастающегося сейчас товарищества. Как будто вонзенный в него кинжал отлучения так и застрял в его сердце и до сих пор не возвращен в свои ножны, даже со смертью второй жены, а всего лишь обернут старой мягкой тканью и с его, Бен-Атара, исчезновением из Европы немедля найдется предлог повторно вонзить этот кинжал в его тень, которая будет витать в комнатах этого мрачного дома, как нежеланное привидение. Ибо он подозревает, что госпожа Эстер-Минна вовсе не отказалась от своей прежней враждебности к их товариществу, которое вновь отнимет у нее Абулафию, извлечет его из-под ее власти и опять отправит странствовать по далеким южным дорогам, где он будет то и дело встречаться с дядей, — а кто может поручиться, что дядя этот, оказавшись на своем далеком черном материке, не исхитрится снова вернуться, пусть даже втайне, к своим прежним любовным повадкам.

Вот почему, быстро шагая с берега на берег по очаровательным улочкам маленького острова, Бен-Атар снова думает, что было бы, пожалуй, лучше всего примириться с неожиданным капризным желанием бездетной женщины заполучить временного приемного сына и таким обходным путем упрочить восстановленное товарищество. Но поразительно, что даже теперь его ничуть не беспокоит мысль, что рав Эльбаз может отвергнуть любую попытку отделить от него единственного сына и передать его в заклад. Неужто этот еврейский купец и вправду полагает, что, наняв себе в помощь этого рава, он тем самым приобрел права не только на его ум и знания, но также на его душу и чувства? А может, в нем говорит тайное желание наказать этого андалусца за его самоуверенность и неуемную страсть к ученым спорам, которые соблазнили Эльбаза согласиться на дополнительный суд в топких болотах Рейнской земли?

Но когда евреи окружают постель маленького пассажира, который в ожидании приговора смотрит на Бен-Атара расширившимися от страха черными глазами, и когда тот торжественно объявляет о своем согласии оставить мальчика в Париже, внезапно обнаруживается, что авторитет главы экспедиции крошится уже не только среди исмаилитов, но и среди евреев. Ибо тут выясняется, что рав Эльбаз не только не стал дожидаться хозяйского согласия оставить у госпожи Эстер-Минны своего единственного сына, но и сам уже решил присоединиться к нему в качестве гостя и опекуна.

И вдруг Бен-Атара впервые охватывает доселе никогда не испытанный панический страх, и ему в его отчаянии кажется, что отныне этот страх будет следовать за ним всю оставшуюся жизнь, как будто занял место второй жены. Его лицо багровеет, и он весь дрожит от гнева, вызванного изменой маленького рава, который, оказывается, готов, не задумываясь, бросить на произвол судьбы своего нанимателя вместе с его единственной женой — которая между тем тихо сидит тут же, в углу комнаты, с непокрытым лицом, и молча, испытующе следит за мужем своим мягким взглядом, — пускай себе плывут, подвергаясь всем опасностям в одиночку, не защищенные ни святостью, ни молитвой, да еще на старом сторожевом судне, на палубе которого крутятся наглые исмаилиты, а в трюме связаны идолопоклонники, и один Господь знает, какие темные замыслы кроются в светлой голубизне их глаз. Однако с чего вдруг этот рав так осмелел, что решился пренебречь авторитетом и достоинством своего хозяина? Быть может, его внезапное предательство вызвано не только мрачными предчувствиями в отношении их возвращения на родину, но также наличием какого-то очередного, втайне состряпанного коварного плана, направленного на подрыв только что восстановленного товарищества с помощью еще одного хитрого обмана, в котором раву, собирающемуся следующим летом вернуться с сыном в Севилью, отведена роль посланца Абулафии, меж тем как самого Абулафию его жена будет по-прежнему удерживать возле себя, в Париже?

А если так, тут же проносится мстительная мысль в уме магрибского еврея, то, может, нужно пригрозить раву, что, покинув хозяина, он потеряет право на то вознаграждение, что было обещано ему за мудрость и ученость, тем более что в конечном итоге ни эта мудрость, ни ученость никакой пользы так и не принесли. Однако тотчас мелькнувшие в его уме дополнительные соображения побуждают этого бывалого, опытного купца воздержаться от желания высказать уже теснящуюся в горле угрозу. Сдерживает его не только уверенность, что Абулафия и его жена найдут способ возместить Эльбазу утраченное вознаграждение, но также ясное понимание того, что сейчас, на исходе праздничного дня, уже тонущего в грустных сумерках, куда действенней окажутся не шумные угрозы, способные лишь обострить разрыв и усилить одиночество и страх обратного плавания, но, напротив — спокойный, тонкий и мудрый расчет, благодаря которому близкая разлука северного и южного компаньонов сохранит в своем лоне дополнительный залог, надежно гарантирующий, что в начале месяца ава полуразрушенное римское подворье, глядящее на Барселонский залив, действительно станет местом сердечной встречи любящего дяди с любимым племянником.

И Бен-Атар старается заглянуть в самую глубину прекрасных лисьих глаз, чтобы понять, какой залог следует потребовать от этой решительной и умной соперницы, чтобы кровь его молодой жены, пролитая на алтарь восстановленного товарищества, не оказалась пролитой впустую. Но госпожа Эстер-Минна не избегает пронзительного взгляда смуглого мужчины, и не опускает своих глаз, и не пригашает их сияние — она лишь прикрывает их в каком-то мягком, одновременно порицающем и предостерегающем призыве, как будто безмолвно приглашает охваченного тревогой южного соперника не столько вглядываться, сколько вслушиваться. И видимо, не зря эти смелые и сильные противники провели вместе столько часов — это научило их читать друг у друга в душе и правильно толковать прочитанное, тем более что магрибский купец все еще не забыл, как эта женщина упала в обморок в ночь своего поражения на Виль-Жуиф и как он наклонился, и поднял ее с земли, и понес на руках к далекому костру. Что ж удивительного, если сейчас он понимает ее молчаливый намек и подчиняется безмолвной просьбе отвести свой взгляд и навострить уши, прислушиваясь к ее залогу, который как раз сейчас начинает завывать за перегородкой.