Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Но молодой господин Левинас, который возвращается сейчас в Виль-Жуиф, торопливо пересекая ночь на взмыленной лошади, вовсе не думает о речах андалусского рава и ничуть не обеспокоен возможными подозрениями своей сестры. Сейчас он весь нацелен на то, чтобы нагнать переписчиков Торы и вручить им обещанную плату, тем самым восстановив свое доброе имя, а заодно разыскать и купца-раданита, чтобы предложить ему более высокую цену за две его индийские жемчужины. И чего тут дивиться — не мог же острый ум парижского торговца не усмотреть связь между энергичным и враждебным вмешательством заезжего купца в ход судебной тяжбы и той низкой ценой, что была ему предложена накануне. Но увы, добравшись до укрытой тенями виноградников винодельни, молодой господин Левинас с разочарованием видит, что хозяин и его маленькая община давно отправились на покой, словно им не терпелось поскорей осуществить в своих снах тот чудный приговор, который они только что вынесли наяву. И поскольку трое переписчиков Торы тоже давно уже катят в шаткой коляске по направлению к своему Шартру, а прибывший из Земли Израиля раданит как сквозь землю провалился, молодому господину Левинасу, пробирающемуся между винными бочками под навесом, остается лишь прислушиваться к бормотаньям заседавшей в суде старухи, ибо та, заслышав шаги неожиданного гостя, уже торопится выбраться из-под груды лисьих шкур, которыми безуспешно пыталась согреть свое тело.

За неимением лучшего молодой господин Левинас решает скоротать ночь в винодельне, а потому закутывается в старый лисий мех, слегка подрагивая от ночного холодка ранней осени, и устраивается на бывшем судейском помосте, меж двумя большими бочками, в ожидании далекого рассвета, когда он сможет собственноручно передать хозяину винодельни обещанную плату и попутно выяснить, куда же исчез прибывший из Земли Израиля раданит, — а пока заря еще не занялась, коротает время, вполуха вслушиваясь в болтовню старой сборщицы, которая в полном соответствии с указанием мудрецов: «Не болтай лишнего с женщиной» — и впрямь не дает ему сказать не только лишнего, но и ничего вообще, и лишь сама нескончаемо изливает на нежданного собеседника свои восторги по поводу того, какие загорелые эти прибывшие с юга евреи, и какие красивые у них женщины, и какая богатая на них одежда, и как понятно говорил рав, и какой славный у него ребенок. Но больше всего ее воображение поразил могучий вид Бен-Атара, и кто знает, позволяет она себе помечтать вслух, может, он и ее прихватит с собой на свой корабль в качестве третьей жены, когда поплывет назад на свою солнечную родину.

Господин Левинас молчит, прикрыв глаза, и в то же время, будучи человеком практичным и рассудительным, всё пытается, несмотря на озноб и усталость, нащупать хоть ниточку какой-нибудь спасительной мысли, которая позволила бы ему найти компромисс между честью и достоинством его сестры и этим злополучным товариществом, возродившимся теперь благодаря вынесенному нынешним вечером нелепому, но недвусмысленному судебному решению. И наверно, нескончаемая жалкая болтовня привязавшейся к нему посреди ночи старухи уже туманит его сознание, потому что вопреки своей обычной решительности и здравомыслию он вдруг начинает всерьез размышлять, не присоединиться ли ему самому к этому возобновленному партнерству между Югом и Севером в качестве четвертого компаньона, хотя бы затем, чтобы встать между дядей и племянником и своей уравновешенной и надежной персоной заслонить угрозу двоеженства, которая так пугает его сестру. Но если в сознании этого заботливого и ответственного брата и возникла вдруг столь причудливая и странная мысль, то, вероятно, лишь потому, что он оказался слишком далеко от сестры, — а она в эту минуту, сидя в глубине темной и тряской повозки, не перестает удивляться тому, какой сильный жар бьет от тела ее молодого супруга. Как будто с тех пор как она проиграла в суде и потеряла сознание в роще, любовь и влечение к ней в душе Абулафии с каждым мгновением становятся вдвое сильнее. И как раз потому, что госпожа Эстер-Минна ясно ощущает это влечение, она уверена, что ей не нужны ни согласие, ни какие-либо очередные придумки младшего брата. Она и без них готова провозгласить свою новую декларацию прав перед этим возбужденным мужчиной, который, еще немного, останется с ней наедине, при свечах, и начнет торопливо раздеваться.

Поэтому она лишь улыбается и мило склоняет голову, когда рав Эльбаз неожиданно поворачивается к ней и с хитроватой вежливостью осведомляется о ее самочувствии, как бы требуя признания, что его замечательная речь на суде тоже была одной из причин ее обморока в роще. А позже, когда они, уже в полночь, спускаются по переулку Ля-Арп, мимо статуи человека с арфой в руках, и снова слышат сильный запах близкой реки, она опять улыбается и смиренно склоняет голову, но на этот раз уже перед магрибским купцом, своим дядей, который по заново подтвержденному праву главы семьи препоручает ей обеих своих жен, чтобы самому в нетерпении поспешить на корабль и сообщить изнывающему в тревоге исмаилиту, что его молитвы Аллаху не пропали втуне и что с утра можно будет уже начать долгожданную разгрузку товаров. И, получив это поручение, госпожа Абулафия послушно отводит двух женщин в их комнаты наверху, слегка взбивает постель и подушку в комнате рава Эльбаза, чтобы спокойному сну севильского мудреца не мешало столь близкое соседство двух женщин, скрывшихся сейчас поодиночке в отведенных им местах, и лишь затем, оставшись наконец одна, приказывает старой служанке согреть ей воду для мытья в той маленькой комнатке, которую выделил ей с мужем молодой господин Левинас.

Обнаженная, сидя по пояс в большом, глубоком, украшенном тонким орнаментом медном тазу, который подарил ей Абулафия к их помолвке, и сверкая, несмотря на свой возраст, свежестью и белизной, эта голубоглазая женщина обмывает, с помощью старой няньки, свое маленькое порозовевшее тело, однако не затем, чтобы вовсе избавиться от въедливого запаха эликсира пустыни, а лишь для того, чтобы разбавить его привычным запахом своего мыла. А затем, видя, что Абулафия уже намерен войти и раздеться, она отсылает няньку и поднимается навстречу мужу во всем великолепии своей наготы, прежде чем набросить на себя самую тонкую и прозрачную из всех своих ночных рубашек. И покуда этот кудрявый молодой мужчина, муж и племянник, отстраняющий и влекомый, переводчик и обвиняемый, побежденный и победитель в одном лице, поспешно срывает с себя одну за другой свои одежды, она медленно и спокойно извещает его, в словах, которым лишь глубокая ночь способна придать такую бесповоротность, что, поскольку ее ретия потерпела поражение и он, Абулафия, конечно же, собирается возродить теперь свое сотрудничество с дядей-двоеженцем, она, его жена, отныне провозглашает себя «иша моредет», то есть « взбунтовавшейся женой », как именуют женщину, которая больше не желает принимать своего мужа. А согласно древнему и безоговорочному галахическому правилу, установленному даже не мудрыми раввинами Ашкеназа, а самими вавилонскими гаонами, которых во всем еврейском мире признают последней инстанцией во всех вопросах Галахи, бунтарку, которая больше не желает принимать своего мужа, супруг обязан немедленно изгнать .