Авраам Иегошуа - Путешествие на край тысячелетия

Зимой того года, в середине месяца шват, через несколько дней после того, как тысячный год обложил земли христианской Европы, напала на рабби Иосефа бен-Калонимуса нежданная болезнь, и недолгое время спустя он покинул бренную земную юдоль и отошел к предкам. Вторично овдовевшая жена его, с настойчивостью, почти неуважительной по отношению к покойнику, повторяла всем, кто приходил утешить ее в печали, что напасть вкралась в ее дом в тот миг слабодушия, когда покойный супруг поддался уговорам странного пришлого рава и согласился быть третейским судьей в том проклятом деле о двоеженстве, которое поднялось к ним в Вормайсу с далекого юга. Ибо с того самого дня утратил он прежний покой ума, и душа его была объята волнением, и даже долгие недели спустя, когда южные жалобщики давно уже исчезли из Вормайсы, да и из самой страны Ашкеназ, рабби Иосеф всё не мог прийти в себя, словно пораженный чудным видением, так что в конце концов небеса сжалились над его душой.

Не раскаялся ли он задним числом в своем приговоре? Или же ему вдруг представилось, будто он слишком далеко зашел в своем желании угодить женщине, в сватовстве к которой ему когда-то отказали и которая сейчас, представ перед ним как участница суда, отданная на его милость, вновь пробудила в его груди такое смятение, что ему не под силу было с ним совладать? Безутешная вдова не могла ответить на эти вопросы, ибо рабби Иосеф так и не рассказал, ни ей, ни кому бы то ни было другому, что же в действительности произошло на том допросе без свидетелей, которому он подверг двух магрибских женщин, оставшись с ними наедине, — быть может, еще и потому, что вплоть до своего последнего часа он и сам не был вполне уверен, отвечало ли то, что он от них услышал, тому, что они сказали, и отвечало ли то, что они сказали, тому, что он понял.

И действительно, после того, как рав Эльбаз, стоя в окружении двух здоровяков-исмаилитов и черного раба, всколыхнул душу рабби Иосефа скорбным видением мессианских времен, переполненных изгнанными и стенающими в отчаянии исмаилитскими женщинами, встревоженный судья попытался было вновь воссоединиться с отгороженной занавесом общиной, в надежде почувствовать настроение собратьев и понять с их помощью, что ему надлежит сделать и что сказать. Но когда из-за занавеса появился вдруг маленький Шмуэль Эльбаз, который в новой своей черной одежде и заостренной шапке был как две капли воды, невзирая на смуглость, похож на вормайсского мальчишку, какими они были во всех несчетных поколеньях, рабби Иосеф бен-Калонимус внезапно понял, что ему незачем искать за занавесом то, что он может найти в собственной душе. И с этой минуты уверенность его возросла настолько, что продиктованное любопытством желание воочию увидеть двух магрибских женщин, двух жен одного и того же человека, превратилось для него в непреложный долг.

И в первую очередь в долг по отношению к госпоже Эстер-Минне, столь обаятельной сейчас в трепетной своей тревоге. И хотя рабби Иосефу по сию пору неведомо, исходил ли отказ в тогдашнем его сватовстве лишь от ее родителей или также от нее самой, в эту минуту он сознает, что не вправе, что бы там ни было, сбрасывать со счета ее бедственное положение, к тому же так отягощенное затянувшимся молчанием ее молодого кудрявого супруга, который, возможно, надеется с помощью своей предательской уклончивости ускользнуть от достойного приговора. Именно поэтому, будучи беспристрастным судьей, он считает своим долгом дать шанс и этой отстранившейся женщине, которая вернулась в родной город искать справедливого суда. Не то чтобы он намерен был угодить предмету своей былой любви, но он не хочет и сторониться, как чего-то совсем чужого, этого прекрасного, нежного лица, прозрачная бледность которого сокрушает его сердце. И потому, подумав, он обращается к молодому господину Левинасу и велит ему вывести госпожу Эстер-Минну вместе со всеми остальными, стоящими здесь, обратно за занавес, доставив вместо них в это крохотное, согреваемое лишь пламенем больших свечей помещение двух жен магрибского купца для допроса наедине, без других свидетелей.

И похоже, что только этого приказа и ждут те женщины Вормайсы, которые с первого же вечера, с первой минуты, как извлекли южанок почти в полуобмороке из фургона, держат их в загадочном заточении. Ибо они тут же, по первому сигналу, выводят первую и вторую жену из двух разных переулков и торопливо ведут в синагогу. И у Бен-Атара, который ждет их у входа, сжимается сердце, когда он снова видит своих жен, закутанных в грубые черные капоты, с открытыми постороннему взгляду лицами, с неподсиненными веками, с ненарумяненными скулами, без серег и прочих украшений, словно кто-то нарочно старательно обдумывал, как лишить их лица тех характерных примет, которые отличали одну от другой, и сделать обеих как можно более одинаковыми в их неприкрытой и неприкрашенной женской сути, чтобы тем самым высмеять их удвоенность. Но когда магрибец с бьющимся сердцем бросается к этим двум женщинам, у которых злые руки похитили их красоту, еврейки Вормайсы резко отталкивают его и не дают ему даже приблизиться к его женам, как будто опасаются, что он вздумает повлиять на свидетельниц, а не просто их утешить.

И вот так, ничего им не объяснив, обеих женщин вводят за занавес в помещение суда, где уже нет никого, кроме рабби Иосефа и маленького Эльбаза, и там ставят одну подле другой напротив судейского кресла. И при виде этой удвоенности, так откровенно представшей вдруг перед его очами, смятение рабби Иосефа бен-Калонимуса достигает такой силы, что он с трудом сдерживает желание вскочить и броситься вон, чтобы укрыться в лоне своей благочестивой общины, которая там, за плотным занавесом, продолжает напряженно вслушиваться в каждое его движение. И поскольку он не знает, распространяется ли галахический запрет на уединение с чужой женой также на случай уединения сразу с двумя, он удерживает при себе маленького гостя, мальчика Эльбаза, заодно решив воспользоваться им в качестве переводчика. Разумеется, не имея общего языка, трудно вести допрос свидетелей с глазу на глаз, но рабби Иосеф бен-Калонимус непоколебим в своем намерении обойтись без многословных услуг рава Эльбаза, опасаясь, что севильский хитроумен так переиначит и приукрасит ответы этих двух женщин, что в результате собьет следствие с истинного пути. И поэтому он предпочитает ограничиться услугами этого малолетнего, худенького и неопытного переводчика, который хоть и не совсем точно и полно, но зато наверняка добросовестно переведет его простые вопросы и ответы на них с иврита молитвенника на арабский рынка и наоборот. К тому же можно надеяться, что за время долгого совместного пути женщины и мальчик научились понимать друг друга, и ему удастся, с помощью жестов и мимики маленького Эльбаза, извлечь из стоящей перед ним испуганной пары какое-нибудь свидетельство, порочащее истца, которое без труда уравновесит упрямое молчание обвиняемого.