Татьяна Беспалова - Генерал Ермолов

Так приговаривался Петруха Фенев, распрягая измученного и израненного Пересвета, промывая чистой водой раны на его шее и ногах. Алёшка же повалился на траву, подставил солнышку чумазое лицо, улыбался загадочно:

— Эх, Петруха, теперь я — настоящий герой. Стану набольшим командиром и будете вы с Филькой у меня на побегушках!

Третьим, ближе к вечеру, на взмыленном коне прискакал вестовой солдат от Переверзева со срочным посланием для генерала. Сам Валериан Григорьевич, Износков, Фенев и Кречетов читали и перечитывали тревожное послание. Позвали и Фёдора послушать, покумекать сообща. В полумраке шатра голос Износкова звучал глухо, устало:

«Пишу второпях, ваше сиятельство, а потому не обессудьте.

Случилось у нас событие пренеприятное и даже трагическое. Нынче ночью, едва я проверил караулы и сам прилёг передохнуть, примчался ко мне меньшой сын нашего знатного друга Аслан-хана, Муртаз-Али. На юнца было жутко смотреть, когда он возник из темноты в перепачканной кровью исподней рубахе и окровавленным кинжалом в руке. Будто в горячечном бреду поведал он мне, как ночью из леса в их палатку пробралась женщина в чёрной одежде — вооружённая до зубов чеченская амазонка. Как отец немедленно признал её старой знакомой, начал расспрашивать, а их со старшим братом попросил удалиться из шатра. Видно, разговор их оказался долгим, потому что Муртаз-Али и его брат Ахмад заснули крепким сном. Разбудили их шум и крики, доносившиеся из шатра. Едва опомнившись, они кинулись на помощь отцу, ворвались в шатёр. Ахмад был сражён на месте. Его голову разбил камень, пущенный из пращи. Княжич кинулся к отцу, обнаружил того едва живым, поднял тревогу. Муртаз-Али, между прочим, утверждает, что сумел ранить амазонку кинжалом, прежде чем та скрылась в ночи. Княжич плохо помнит дальнейшие события. Да и немудрено, парнишке от роду не более десяти лет. Обеспамятел от страха, куда ему!

Состояние Аслан-хана крайне тяжело. Лекарь насчитал на его теле пять ножевых ран. Помимо этого коварная злодейка разбила князю Кураху голову. Юный Ахмад мёртв, Муртаз-Али в отчаянии. Я посылаю к вам вестового с этими странными новостями, а сам спешу с обозом следом. Надеюсь достичь вас не позже завтрашнего утра. Конница Аслан-хана пока ведёт себя спокойно, не выходит из повиновения. Умирающий князь Кураха и его малолетний отпрыск всё ещё внушают своим поданным страх и уважение.

С надеждой на скорую встречу Михаил Переверзев».

— Странные дела ... — вздохнул генерал.

— Ничего странного, Валериан Григорьевич, — возразил Износков. — Дикари режут друг друга. Так было испокон веков и так будет всегда. Кто из них кому враг, а кому союзник — то пусть разбирает их Аллах, а нам, православным, не постичь их хитросплетений.

— Вернуться, разве, встретить их? — задумчиво молвил Кречетов.

— И погубить коней, — возразил Фенев.

— Ты, Федя, — проговорил Мадатов, — ступай-ка, посмотри, что противник в лесу поделывает. Если собирается обоз разорять — придётся нам из крепости помощи просить. В любом случае, план Алексея Петровича и хорош, и своевременен. Нам надо ударить не позднее рассвета завтрашнего дня да так, чтобы сразу и наверняка разбить врага!

В тот вечер, мало что не праздничный, разожгли высокие костры. Наготовили вдоволь горячей еды, нагрели воды, разлили по кружкам остатки вина.

Фёдор, наскоро поужинав и испросив, как положено по уставу, дозволения начальства, отправился в разведку. Соколика, помятуя правильные слова Фенева, оставил на попечение товарищей. Правда святая — конь не человек, не двужильная тварь. Обёрнутый в бурку, с башлыком на шее, в сопровождении Фенева, он отправился на опушку леса, туда, где начиналось освобождённое от леса пространство перед Грозной крепостью. Туда, где ещё вчера стоял чеченский лагерь.

— Помни, Федька, — шептал ему в спину Фенев, — твоё дело досмотреть, что враг делать станет. Потащат они с поля уцелевшие пушки или так оставят. Лампу взял?

— Как не взять...

— Не засвечивай её попусту. Остерегайся... — Фенев внимательно, с немым недоверием смотрел на него тёмными, будто спелые вишни, не русскими глазами. — И к утру чтоб вернулся! Слышишь, Федька?

— Как не слыхать... — эхом ответил Фёдор, скрываясь между изломанных ветвей подлеска.

Фёдор ждал наступления ночи. Обустроил гнездо в узкой ложбинке между тёплыми валунами, затаился. Вот утихло пение стрекоз. Вот бьют крыльями пернатые падальщики. Они поднимаются в воздух, покидая место дневного пиршества, чтобы вернуться с рассветом для продолжения тризны. Вот зашуршал в сухой траве осторожный полоз. Вот послышался голодный вой, рыщущей неподалёку волчьей стаи. Лесные хищники всё ещё опасаются выходить из леса — совсем неподалёку люди. Много людей с их ружьями, пистолетами, с их пороховой вонью и кострами, с их отчаянной решимостью вступить в смертельную схватку. Фёдор вытащил Митрофанию и Волчка из ножен, положил клинки слева и справа от себя, под руки. Засунул в голенище сапога обнажённое лезвие кинжала, лёг на спину. Над ним неисчислимые стада далёких светил блуждали по чёрному небосклону. Мироздание погружалось в ночь так же неумолимо, как тонет в тёмных водах омута упущенный неловкой прачкой рушник.

Наконец, когда в ночной тишине стали явственно слышны отдалённая возня и стоны, Фёдор тронулся с места. Короткими перебежками, измочив полы черкески холодной осенней росой, он достиг наконец того места, где совсем недавно располагался чеченский лагерь. Сначала казак двигался по наитию, ориентируясь на едва слышимые звуки. Потом, почуяв запах пороховой гари, он выпрямился в полный рост и побежал, почти не скрываясь. Вонь пожарища всё усиливалась и наконец стала совершенно нестерпимой. Фёдор остановился, чтобы обернуть нижнюю часть лица башлыком.

— Господи, Боже мой, — шептал он, пробираясь между обломками чеченских повозок. — Удостой меня быть орудием мира Твоего, чтобы я вносил любовь, где ненависть, чтобы я прощал, где обижают...

Приходилось внимательно смотреть под ноги, чтобы различить в темноте обгорелые доски, обломки ящиков. Вот темнеющая груда — труп лошади. Вот торчащая глаголью палка — разбитая взрывом повозка с переломанными оглоблями. Фёдор двигался всё медленней, боясь оступиться. Дважды он поскользнулся, но смог устоять, морщась и крестясь, чуя запах запёкшейся крови.

— Господи, Боже мой, удостой, чтобы я соединял, где ссора... чтобы я говорил правду, где господствует заблуждение... чтобы я воздвигал веру, где давит сомнение... Ах!

Он всё же он упал, споткнулся о труп. Убитым оказался молоденький мальчишка, почти ребёнок. Его босое лицо ярко белело во мраке. Веки, опушённые длинными ресницами, казались сомкнутыми. Он будто заснул. Фёдор склонился над телом, решился засветить огонёк масляной лампы. Оранжевый свет, едва пробивался через закопчённое стекло. Казак поднёс лампу к лицу мальчишки. Под гладким подбородком убитого, зияла расклёванная рана. Белели разорванные жилы и артерии. Рана была огромной — начиналась под подбородком и заканчивалась под волосами, в том месте, где у живых и неискалеченных людей находится левое ухо. Фёдор вздохнул, нашарил возле головы парнишки промокшую от росы папаху, прикрыл ею мёртвое лицо, поднялся на ноги, заслоняя ладонью блёклый огонёк лампы.