Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

Угрюм, невесел сидел Иван. После обеда, к вечеру дело было, когда допустил он послов до себя! В компании поправлялся Иван.

После вчерашней ночи веселой и голова болит, и на душе что-то неладно, совесть скребет… Неподкупная она…

Вон Адашев, ясный, свежий, спокойный, с добрым лицом своим красивым, словно живой укор перед глазами Ивана стоит.

Даже злоба взяла царя… На ком-нибудь надо ее сорвать, выместить.

А тут еще раньше постарался Юрий Глинский, нашептал племяннику, что князю надо было… Про измену псковскую, про дела их старые нехорошие, против Москвы.

– И теперь, – шепнул Глинский, – неспроста послы эти посланы… С Новгородом Псков стакнулся… Идут там крамолы великие. От Москвы отпасть хотят! К Литве перекинуться!

Поверил Иван, тем более что жалобщики неосторожно сами царю про ненавистный Новгород, про вольницу его напомнили. А тут еще и Коломна в памяти жива.

Не в добрый час попали послы! Плохо молились, видно, святым угодникам, когда в путь снаряжались.

С недоброй улыбкой заговорил Иван.

Знал Адашев улыбку эту, и даже сердце у него упало, когда мелькнула она на губах царя, как зловещая молния, предвестница большой грозы.

– Плохо вам, баете? Гм…

– Уж так плохо – и-и! Бяды! Слов нетути!

– А игумны, отцы святые, в Новгород сбежали? Лучше, значит, тамо?

– Много легше, осударь милостивый! Новгородцы не простаки, как мы. В обиду себя и наместнику самому не дадут, не то что… Шуйские одни, бояре, чего у них стоят! Завсегда они Нову-городу первые заступники… Вот и…

– Знаю, помню, – кулаки сжимая, стискивая крепко зубы, бормочет Иван. – Так вам завидно?

– Не то што завидки берут, а маета от наместника, волокита великая, разор крайний! Смертушка пришла… Вон и духовенство, отцы наши монахи и священники… И суседи-новгородцы порадили: «Чего, мол, дома сидеть, терпеть? Под лежачий камень и вода не течет. Дите не плачет, мать не разумеет… Ступайте, добейте царю челом, пожалобитесь. Послушает вас царь…»

– Как же… Как не послушать?! Коли правду вы баете? Только правду ли?

– Хошь побожиться! Вот вели на образ святой!

И закрестились благоговейно все жалобщики широким, истовым двуперстным крестом.

– Гм… Дело, дело… Значит, как перед Господом? – каким-то не своим голосом допрашивал Иван, из себя теперь вышедший, так как сами псковичи выдали свои сношения с новгородцами.

И сознавал в душе Иван, что не владеет собой, что какое-нибудь дурное, неправильное решение примет, да на горе, уж и сдержаться сам не может…

– Как перед Господом? Хоть на суд Божий? – спрашивает. И только старается не встретиться взором с глазами Адашева.

Заметил недавно Иван, что взоры любимца на него как-то странно влияют, словно он воли своей лишается и то делает, что даже не советует, а только в душе чего желает, о чем подумает Алексей… Словно чаруют царя эти взоры Адашева.

И вот, упрямо потупив свои глаза, продолжает допытываться Иван правды от псковичей.

А простоватые псковичи и рады, что разговорчив, милостив царь. Авось добро будет…

– На суд Божий? Хошь на пытку готовы, осударь.

– То-то ж! Ведь одна сторона ваша здеся… Истцы вы только… Нетути ответчика… И застоять за него некому… Молчи, дядя! – приказал он Юрию Глинскому, видя, что тот готов заговорить. – Молчи, когда тебя не спрашивают… Не к тебе, ко мне пришли… Смерды, рабы мои… Моя и воля… Ну, люди добрые, заступники мирские, изготовляйтесь на суд Божий… Огнем судить вас буду, по-старому, по Судебнику, по обычаю дедовскому. Вытерпите – ваша взяла. Смещу наместника, другого, поласковей, дам, чтобы и вам, и суседям вашим, новгородцам, моим смердам покорным, угождал… Чтобы земля о правде не печаловалась… Эй, вы! Кто там… Раздеть их… На землю клади… Попытаем старичков!

Мигом были раздеты донага несчастные… на землю повалены… И началась безобразная, дикая потеха… Отуманенный злобой и вином, Иван и сам принялся, и приспешникам велел горячим вином обливать псковичей и бороды палил им свечой… Волосы вспыхивали, трещали… В воздухе, кроме винных паров, запахло словно паленой шерстью… Горелым мясом…

А Иван все переспрашивает:

– Так на своем стоите: правда ваша? Слова ваши истинные? Не поклепы все одни, а верная жалоба?

– Истинно, осударь! – отвечали псковичи, терпеливо снося испытание. – Все правда чистая… И пусть по правде нашей Господь нас помилует…

Готов уж был прекратить пытку Иван. Да искоса на Адашева глянул, так, мельком…

Стоит тот бледный, слезы застыли на очах, только что по щекам не катятся. Совсем скорбный ангел, о грешной душе тоскующий…

И новый прилив тоски, смешанный с какой-то бессознательной яростью, объял душу больного отрока. С новой силой злоба вспыхнула, словно желая всякое раскаяние в душе подавить…

Жжет псковичей Иван и допрашивает:

– Правду ли говорили? Обидели вас?

– Правду, осударь! – неизменно твердят посланцы.

И все больше и больше распаляется сердце Ивана… Часа два уж длится испытание… Еще немного – и погибнут несчастные… Пена на устах у Ивана… В глазах – огоньки. Верно, припадок близко. Мало ли что в болезни прикажет царь?!

Вдруг всадник прискакал… В мыле конь… Сам едва на седле держится…

Так и свалился наземь к ногам царя, дышит тяжело…

– Што такое? Мятеж, што ли, на Москве? От кого ты?

– От отца митрополита… На Москву, царь, торопись. В сей же час снаряжайся… Отец митрополит неотложно наказывал…

– Да што такое… Выкладывай, смерд, живее, не то ножом прыти прибавлю…

– Ох, осударь! Чудо большое… Чудо недоброе… Вот часу нет, со звонницы с великой с Ивановской…

– Ну, ну! – торопит едва дышащего гонца царь.

– Колокол главный… Благовестник отпал… Быть великим бедам, святый отче митрополит сказывал. На Москву поспешай…

Как один человек, все здесь бывшие ахнули… Как один человек, креститься стали, покаянные псалмы шептать…

И царь со всеми…

Опомнился спустя мгновение…

– Коня подавайте! – кричит.

Подали коня ему и всем приближенным… Поскакали все с места на Москву, не глядя, что ночь надвигается…

Подняла оставшаяся челядь брошенных наземь, измученных псковичей…

Отлежались где-то в избе несчастные, чудом спасенные, и молча ко дворам восвояси побрели…

Не знали они, что за Адашева надо было им Бога молить.

Чуть заметил тот болезненное ожесточение Ивана, успел слова два написать, верного человека в Москву погнать, к Макарию прямо, чтобы без души скакал.

И, кстати, упавший колокол не только псковичей спас, но также избавил имя Ивана от большого покора, от гибели беззащитных, безвинных слуг его верных. Не дремали охранители земли Русской. И зло на добро старались повернуть.