Лев Жданов - Царь Иоанн Грозный

Читает дьяк этот урок родной, современной им истории всем, сидящим здесь бородатым и седым ученикам, не умеющим глядеть – и видеть, слышать – и разуметь! А юный кормчий огромного, но неулаженного корабля и не слушает речей митрополита, передаваемых бесстрастным голосом дьяка. Иван весь в будущем… Недаром предсказание было, что Москва четвертым Римом станет… вечным, нетленным Римом, где установится навеки престол Божий, алтарь веры христианской… Вот он, Иван, разгромит Казань. А там – Астрахань и Крым на череду. А там и Царьград недалече. Вешали же предки Ивана свой щит на вратах этого города. Византия не слабей тогда была, чем турки ныне, а у Ивана воинов поболе, чем у Святослава. Кто знает? Вон друзья его: Макарий, Сильвестр и Адашев Алеша – говорят:

– Живи хорошо, слушай нас, великим царем будешь!

Хоть и не любит он подчиняться, но ради будущего величия отчего не потерпеть, отчего искуса не перенести?

Он все испытает, всему сам научится, славы царской и ратной добудет, и тогда…

О, тогда и сам митрополит его должен будет послушать!

А Клобуков, кончив перечислять светлые картины, удачи, дарованные Богом, пока войско было чисто и набожно, перешел к иным картинам, к тому, что сейчас в войсках на Свияге творится.

– «О, чада! – взывал пастырь. – Откуду посрамися мудрования разума вашего? Забыли вы подвиги бранные ради страстей земных! Оле, произволение злое! Сотворил ны Бог по образу своему и подобию. Но, помрачившись, по плоти ходите, а не по духу! Закону Божью не повинуетесь. Женам угодие творяще, бритву накладующе на брады свои! Забыли страх Божий и совесть свою попрали, иже православным не подобает того творити, понеже сие – дело латинские ереси и чуждо христианского обычая. Блудолюбие то есть и поругание образу Божью. И сице безумием своим и законы преступая, бессрамно и бесстудно блуд содевающе, содомское, злое, скаредное и богомерзкое дело…»

Слушают и краснеют многие из сидящих. Не столько от негодования, сколько чувствуя, что удар и в них попал по дороге.

– «Наипаче ж не промолчу безумия их! – все усиливает обвинения свои пастырь. – Еже не престают Бога оскорблять, оскорбляя и растлевая своих же собратьев, пленников, из рук агарян освобожденных, не щадя ни благообразных жен, ни добрых девиц! О, горе и увы! превратихом великую Божью милость на гнев!» – еще сильнее продолжал оратор и начал грозить всеми казнями в той и в этой жизни, если воины не раскаются, не обратятся к прежней чистой, христианской жизни.

А тексты из Библии и Евангелия заканчивались еще и другою угрозой:

– «Аще ли кто из вас забыл страх Божий и заповедь царскую и не учнут каятись, отныне и впредь учнут бороды брити или обсекати, или усы подстригати, или скверныа в содомские грехи падати, или учнут в прелюбодейство и в блуд впадати и потом обличены будут, тем всем быти от благочестивого государя в великой опале, а от нашего смиренна и ото всех священных соборов – отлучени быти. И сего ради писах, ища пользы вашим единородным, бессмертным душам по Господней заповеди! И вы бы, все благочестивое воинство царя Ивана Боголюбивого, отныне и впредь потщалися вся сия исполнити, елика ваша сила-возможность…»

И затем уж в более мягком, примирительном тоне кончал свои обличения пастырь…

Вот и «Аминь»… И дочитывает говорком дьяк:

– «Дано на Москве, лето 7060… месяц… число…»

А царь Иван перенесся думой к тем дням и годам, когда он сам грешил, как все эти ратники там, на Свияге! Но он одумался, исправился… Он! Царь! А им, рабам, и сходить не след с пути истинного! Темные души ихние и при полном благочестии едва ли спасены будут… но он их охранит… Не одними посланиями, нет, – а мерами более крутыми…

– Слышали, бояре, слово владыки государя нашего? А я еще говорю: грозна будет опала моя на ослушников, на содомлян и блудников окаянных! Слушай, князь! – обратился царь к Горбатому. – И ты, Петр Иваныч! Прибудете на Свиягу – зорко блюдите! Не станут пастырского слова слушать, – смерд ли, боярин ли, – в тот же миг, без долгих речей – на виселицу… Для острастки… Двух-трех покараем – тысячи спасем! – добавил Иван, заметя, как словно облако нашло на бояр после его резкого слова, после приказа: вешать всех…

– Исполню, государь! – отозвался Горбатый.

– Все будет по-твоему! – поддержал Шуйский.

– Ну, а сверх того, мы здесь, как со владыкой советовано, образа подымем, мощи святителей… В соборной церкви Успенья Пресвятой Богоматери нашей молебны отслужим с водосвятием… И ту воду, вместе с посланием преосвященного, протопоп Тимофей архангельский к войскам повезет. Милость Божья отвратит мор и беду!

– Весна близко… Кормы переменятся – тоже на пользу станет! – проговорил князь Ростовский.

– И то правда. А мы еще из нашего двора лекаря пошлем с вами, воеводы. Есть у меня один из гданских немчинов. Он по этой цинге, сказывают, горазд лечить. Пусть зелья с собой берет какого надо. Прикажи, Володимир Васильич!

– Слушаю, государь! – отозвался казначей Головин.

– Теперя, бояре и воеводы, главное мы порешили. А все достальное сами думайте да сговаривайтесь, как быть. На чем сладитесь – я мешать не стану… Ступайте пока со Христом… Мир вам!

И, поклонившись всем, а к Сильвестру снова подойдя под благословение, Иван вышел из покоя в сопровождении рынд и Адашева.

Долго еще не расходились, словно пчелы, шумя и волнуясь, бояре. Толковали о предстоящем походе, обсуждали сроки и подробности разные. А царь, отпустив Адашева, прошел в светлицу к жене своей, к княгине Анастасии.

Держа малютку, царевну Марью, на руках [7], сидит княгиня и чутко прислушивается: не послышатся ли быстрые, знакомые шаги в соседней горнице? Не идет ли супруг-государь, которого так любит молодая, тихая, кроткая царица?

Окруженная своими боярынями и ближними прислужницами, которые всячески стараются «разговорить» озабоченную госпожу, Анастасия почти не слышит того, что поют и говорят ей окружающие.

Недавно, перед появлением на совете, заходил к царице отец протопоп Сильвестр – укрепить и подготовить молодую женщину к предстоящей разлуке с горячо любимым мужем. Такая подготовка была еще тем нужнее, что не совсем здорова царица. Не так давно довели до сведения царева боярыни и служанки дворцовые о состоянии ее, обещающем новые радости сердцу царя-отца, особенно если Бог сына пошлет.

Всей душою стала любить и чтить протопопа Сильвестра Анастасия с той поры, как протопоп сумел юного царя от греха отвратить, устрашить, вернуть на путь добродетели. Суровый, властный тон наставника не коробил даже ушей щекотливого Ивана. Во-первых, протопоп личным примером, бескорыстием и чистотой жизни подкреплял свои поучения. Во-вторых – словно счастие слетело на Ивана, на царство его, на Москву с появлением на горизонте Сильвестра и Адашева. Случайно или нет, но одни только добрые вести стали отовсюду доходить до юного царя. Даже и неудачи, как последняя с Казанью, были представлены пылкому государю в таком свете, что он быстро утешился и в нем окрепла надежда на блестящее вознаграждение в уроне.