Михаил Лебедев - Бремя государево (сборник)

В глубине души сам Владимир Андреевич был недоволен полученным назначением, но против воли великого князя не пошел и отчасти утешался мыслью, что если монголы дойдут до Москвы, то он покажет пример, как следует сидеть в осаде.

Раз, вечером, князь Владимир Андреевич сидел в своем дворце, на берегу Москвы-реки, и собственноручно писал грамотку великому князю. На Москве было много работы по укреплению города: вокруг Кремля углубляли ров, насыпали новые валы, на стенах устанавливали пушки, стрелявшие живым огнем [11] При Василии Дмитриевиче огнестрельные орудия уже начали входить в употребление на Руси. Тогда даже выделывали порох в Москве. ( Примеч. авт .). ,— и Владимир Андреевич ежедневно отписывал в Коломну о градских делах.

В палату вошел дворянин.

— Чего тебе? — спросил его Владимир Андреевич, отрываясь от писания грамотки.

— Татарин прискакал, княже. Никак, с побоища Тохтамыша с Тимуром.

Владимир Андреевич встрепенулся.

— С побоища Тохтамыша с Тимуром? Гонец Тохтамыша, что ли?

— Кажись, гонец. Только без цидулки всякой. На словах, говорит, передам.

— Ну, так веди его сюда. Скорее!

Дворянин вышел.

Через несколько минут в палату уже входил приземистый, широкий в кости татарин, со смуглым скуластым лицом, быстрыми черными раскосыми глазами, и отвешивал низкие поклоны.

— Откуда ты? С чем приехал? — спросил князь по-татарски, оглядывая вошедшего с ног до головы.

— От Волги-реки, господине, со словом хана великого.

— Отчего ж ты не заехал в Коломну? Ведь там ныне князь московский.

— Не ведал я того, господине, миновал Коломну путями мимоезжими. Да все равно тебе скажу. Ты первый человек после князя московского, тебе и слушать слово ханское.

Владимир Андреевич наклонил голову.

— Говори, я слушаю.

Татарин откашлялся и начал:

— Я — мурза хана Тохтамыша, по имени Карык. Ты не гляди, княже, что я в одеянии бедном, изодранном, грязном. Без отдыха, без остановок скакал я в Москву, на себе платье порвал, лошадей из вольных табунов ловил и на диких жеребцов садился. Не смел ведь я в ваши города да села заезжать: один, без товарищей я был, а одному несдобровать бы было в земле Русской. Недобрую весть я привез. Потерпел хан Тохтамыш урон от Тимура Чагатайского, войска своего лишился… но все же могуч он по-прежнему, не склоняет головы перед Тимуром. От Волги-реки послал он меня к князю московскому с дружеским словом, ибо ярлыка писать было некогда. Так говорит великий хан.

Карык поднял голову, выставил грудь вперед и продолжал громко и торжественно, будто читал по писаному:

— «Привет мой и поклон великому князю московскому Василию, доброму моему брату и другу. Попущением Всевышнего Бога поборол меня Тимур Чагатайский, одолел воинство мое, но я еще потягаюсь с ним. В улусах моих много народа осталось, много батыров можно набрать, а посему надеюсь я снова на Тимура двигнуться. А тебе, друг мой и брат, князь Василий, советую я всю Русскую землю поднять и навстречу Тимуру идти. Уполовинено воинство Тимурово, не ведает он мест здешних и легко погибнуть может со всею ратью. А буде ты, князь Василий, не хочешь со мной вражду иметь, пошли на вспоможение мне пять тем [12] То-есть пятьдесят тысяч. ( Примеч. авт .). воинов конных, дабы мог я сугубо с батырами своими Тимура разбить и избавить тебя и себя от дерзости мятежного хана чагатайского. И припадет тогда сердце мое к тебе, и будем мы друзьями навеки». Вот что повелел передать великий хан московскому князю Василию, — заключил мурза, переходя в свой обычный тон. — А чтобы вы не сомневались во мне, дал мне великий хан перстень свой с печатью. Зри, княже.

И татарин показал Владимиру Андреевичу драгоценный перстень Тохтамыша, с вырезанною на нем печатью хана. В голове Владимира Андреевича мелькнула мысль:

«Хитер Тохтамыш неверный. Пять темь воинов просит! А за что бы, спрашивается, дали мы ему вспоможение? Не за разорение ли им земли Русской? Аль за подлую измену под Москвой, когда он князя Остея и других в ловушку заманил и Москву разграбил? Нет, отложи попечение, поганец! Довольно под твою дудку плясать! Да и не до тебя нам нынче!..»

Однако, предусмотрительный в подобных делах, князь не стал кичиться перед посланцем Тохтамыша тем, что Русь может помочь Золотой Орде, но может и не помочь, а просто сказал:

— Рады мы услужить великому хану Тохтамышу, но не знаю, воины наберутся ли. Получили мы его грамоту дружескую, посланную с князем Ашаргой, а ежечасно тщимся, как бы хану великому угодное сделать. А об этих словах хана я отпишу государю-князю московскому в Коломну. Как он присудит, так и будет.

«Хитрить так хитрить!» — мысленно усмехнулся князь и продолжал:

— Так и скажи хану великому. Князь московский Василий не оставит по слову его высокому сделать. А ежели не можем мы воинов собрать, то не прогневайтесь. На нет и суда нет.

После этого Владимир Андреевич начал расспрашивать Карыка: как произошло сражение между его соотечественниками и монголами чагатайскими, почему Тохтамыш получил урон, а Тимур выиграл победу, каковы по храбрости воины последнего, — но татарин отвечал так сбивчиво и заведомо лживо, восхваляя своих земляков и выставляя трусами чагатайцев, что он прекратил расспросы и сдал Карыка на руки придворной челяди, приказав накормить и напоить его.

— А наутрие дайте ему коня доброго, оболоките в одежу новую и на рязанскую дорогу проводите: пусть восвояси едет, — распорядился Владимир Андреевич, и мурзу увели на отдых.

— Наказал Бог злодея! — промолвил князь по выходе татарина, относя это слово к Тохтамышу. — Нашлась и на него управа! И как бы счастливы мы были, если б Тимур повернул назад… Но он на нас наступает… Господи, помоги нам! Не оставь нас без святой Твоей помощи! На Тебя Единого надежда!..

Он перекрестился на висевшие в углу иконы, блиставшие дорогими окладами, взял в руки гусиное перо, подумал и принялся за писание грамотки, прерванное прибытием ханского посланца.

В этот же день московский митрополит Киприан, продолжавший жить в Симоновом монастыре, посетил Федора-торжичанина, лежавшего на одре болезни. Юродивый, по-видимому, поправился; лекарственные снадобья инока Матвея понемногу становили его на ноги. Кровавые раны на голове затягивались, тело уже не так болело и ныло, и он даже мог подниматься с постели, хотя, конечно, с большим трудом.

— Мир ти, брате Феодоре, — промолвил митрополит, входя в обительскую странноприимницу, где лежал больной юродивый. — Божие благословение да будет над тобою. Ну, каково здравие?

Федор приподнялся на постели, сел и, принявши благословляющую руку митрополита, поднес ее к губам и поцеловал.