Наталья Павлищева - Страшная тайна Ивана Грозного. Русский Ирод

Князь был мрачен, его красивое лицо сильно подурнело от тяжёлых дум, злость перекосила чётко очерченную линию губ... У крыльев носа легли две скорбные складки. За несколько дней Андрей Михайлович постарел, казалось, на десять лет. Холоп тихонько вздохнул, жаль князя...

Курбский вдруг повелел:

— В Юрьев пойдёшь! И к псково-печорским старцам.

Васька не сразу понял, нравится ему такое поручение или нет. Но уж удовольствием холопа князь интересовался меньше всего. Он достал свёрнутую грамоту, подумал и добавил несколько монет.

— В подпечье достанешь письма. То, которое для старцев писано, вместе с вот этим им и отдашь. А второе велишь передать государю. Старцы сделают.

— Кому?! — ахнул Шибанов. Неужто князь вернуться надумал? Оно бы хорошо, лучше уж в Юрьеве, чем здесь, среди чужаков, белой вороной сидеть. Курбского вопрос не смутил, спокойно глядя в лицо холопу, повторил:

— Вторую грамоту велишь передать в Москву государю. Пусть знает, что я о нём думаю. Поедешь сегодня Станут спрашивать где, не ври, ответствуй, что у короля Сигизмунда, потому как на Руси жить невозможно стало! От царя Ивана никому блага нет... Нет, постой, сначала и Печоры заедешь, это письмо отдашь и на словах скажешь, чтобы из-под печи спрятанные вытащили да царю передали. И с деньгами от старцев осторожней будь, чтобы не обобрали, как в Гельмете.

Шибанов не стал спрашивать, что за деньги, и без того понял, не дурак, только головой покачал. Без денег в Литве князю худо, он широко жить привык. Да только станут ли старцы ему свои давать, тем более если в Москве уже знают о побеге? Но не холопское дело в княжьи дела лезть, велено — выполняй.

Васька уехал поутру; махнув ему вслед рукой, Курбский вдруг обнаружил рядом с собой на крыльце другого слугу — Степана.

— Ты чего это? — даже вздрогнул от неожиданности князь Андрей.

— Князь Андрей Михайлович, Васька поехал милости у государя просить? — с надеждой в голосе вдруг поинтересовался Степан.

— Что?! — вытаращился на него Курбский.

— Андрей Михайлович, может, вернулись бы, а?

— Замолчь! — Лицо Курбского перекосила гримаса гнева, он схватился за висевшую на боку саблю, собирался ехать к королю с требованием поторопить правительство в выделении ему новых владений в Литве взамен утерянных в Московии. Взгляд князя не сулил слуге ничего хорошего, но Степана уже понесло:

— Повинную голову меч не сечёт, государь, хотя, сказывают, и рьян очень, да ведь отходчив... Поклонился бы, глядишь, и простили...

Никогда не смел раньше Степан не то что советовать Курбскому, но и вообще голос подавать! Что на него нашло? Или за эти дни истосковался по родной земле? Не суждено было слуге её увидеть. Злость на глупого холопа затмила разум Курбского, жизнь слуги прервал удар сабли. Князь не пожелал слушать слугу, помогавшего бежать из Юрьева, не пожалел верного холопа, подставившего плечо и собственную шею, чтобы смог взобраться на крепостную стену Юрьева дорогой хозяин.

Наступили тяжёлые дни ожидания. Добрался ли Васька, смог ли передать старцам его письмо, поверит ли ему Васьян, даст ли денег? Как скоро слуга вернётся? Главным для Курбского было именно возвращение Шибанова с деньгами. Что будет с Васькой, попадись он в руки царских холопов, князь почему-то не думал. Холоп — собственность хозяина, потому его жизнью можно бы и пренебречь.

В Юрьеве творились небывалые дела. Поутру к воеводе Шилому почти прокрался невысокого роста человечек и, заглядывая в глаза, что-то прошамкал беззубым ртом.

— Чего?! — воевода был не в духе, потому как голова после вчерашнего возлияния трещала, как еловые поленья в печи. На крестинах сынишки у соседа Кузьмы засиделись за полночь. Гуляли с размахом, воеводу пригласили крестным отцом, а у дурёхи Матрёны поутру не оказалось рассолу. Пока сбегала к тому же Кузьме, пока принесла, Шилой исстрадался, а тут ещё этот беззубый...

Человечек снова зашептал, воевода отстранил его рукой с ковшом, расплёскивая рассол на пол:

— Ты... либо говори толком, либо поди прочь! — Вздохнул и скорбно добавил: — И без тебя тошно...

Человечек повысил голос. То, что он сказал, протрезвило воеводу лучше всякого рассола. Князь Андрей Михайлович Курбский, главный воевода Юрьева и наместник Ливонии, в ночи, как тать, бежал со своими слугами в Литву!

— Ври да не завирайся, смерд! Что брешешь?!

— Вот те крест! — уверенно перекрестился человечек. — Через стену перелезли и уехали...

Воевода быстро соображал. Конечно, всем ведомо, что князь Курбский у государя здесь почти в опале, но его время воеводить вышло, можно бы и в Москву вернуться... И княгиня с дитём малым, и мать у Курбского вон на воеводином дворе живут. Как же они-то? Нет, не мог князь сам бежать, а семью здесь оставить!

— Брешешь! — уверенно возразил воевода, однако ставя ковш на лавку и берясь за сапоги.

Человечек ждал. Его маленькие поросячьи глазки блестели таким злорадным удовольствием, что Шилой содрогнулся. Есть же люди, которым чужая беда в радость! Махнул рукой:

— Иди, после позову...

Тот исчез, словно его и не было, даже платы за свой донос не попросил. Видно, ради удовольствия наушничал. И такое бывает.

Шилой поспешил на воеводский двор. Князя Курбского и впрямь дома не было, а княгиня сказалась недужной и ни на какие вопросы ни Шилому, ни кому другому не отвечала. Слуги только руками разводили:

— Не знаем... не видели... не слышали...

Стало ясно, что доносчик прав. Шилой почуял, что над Юрьевом собираются тучи. Кто знает, поверит ли государь, что они не помогали беглецу? Поначалу даже хотели броситься вслед и вернуть боярина, но рассудили, что не зря бежал в ночи и тихо, видно, загодя всё предусмотрел. Где теперь догнать, наверняка в Литве уж...

А к середине дня примчался тот самый гонец из Москвы с повелением князю Андрею Михайловичу Курбскому ехать к государю, потому как срок его воеводства вышел. Остальные воеводы качали головами с сомнением: может, и не опала это вовсе? Может, просто государь на новое место отправил бы?

Шилой больше всего переживал за жену, сынишку и мать князя Андрея. На совете стал говорить, что, мол, вернётся за ними князь Курбский или пришлёт кого, тогда надобно и убедить его покаяться в дурных мыслях перед государем. Простит Иван Васильевич, не может не простить...

В прощение верилось мало, как и в то, что Курбский приедет за семьёй сам, а вот весточку передать может... За его двором устроили наблюдение. И не зря.

Васька Шибанов своё дело знал, ужом полз до самого Псково-Печорского монастыря, к Васьяну явился, когда тот и не ждал. Ловкий малый, не все старцы его заметили.

Игумен ещё о побеге князя не ведал, помрачнел, задумался. Потом, когда прочёл послание, совсем рассердился: