Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Малюта Скуратов и распоряжался в монастыре, широко распахнувшим ворота перед государевыми хоругвями. Царевич только вертел головой, смотрел и вслушивался, учился, как надо работать.

Вот на санях оказался сундук с монастырской казной.

— Изрядно, — подивился Малюта. — Не бедно жили иноки!

— Думаешь, всё отдали, без утайки? — спросил царевич.

— Тут предчувствиям доверять нельзя. Прикажи постройки досмотреть!

— Исполняй!

Опричники, только ждавшие приказа, разбрелись по монастырю. Настежь распахивались двери, выпуская тепло из келий, заголосила потревоженная скотина... Но игумен, как видно, отдал всё до последнего, и опричники от помещения к помещению веселели. Не грабить же приехали, воров государевых на чистую воду вывести.

Кто-то из опричников походя пнул дверь в небольшой белёный сарай, стоящий в глубине двора. Удивился, что заперто, пнул ещё.

Малюта, заметив заминку, знаком подозвал келаря.

— Что там? — показал на сарай.

— Не знаю, батюшка, — поклонился монах.

— Как это?!

Малюта был удивлён. Хозяйство монастырское келарь держал в полном порядке, бумагу изводил на любой расход или приход. А тут — не знает?

— Коптильня была ещё недавно. Потом люди архиепископа приехали, смотрели долго, и что уж там хранить собрались — Бог весть.

— Люди Пимена-архиепископа? — переспросил Малюта.

Не для себя переспросил, а чтобы царевич Иван внимание обратил. А царевич слушал, не отвлекался.

— Гойда! — воскликнул Иван Иванович. — Тащи бердыши, ломай дверь!

Приказывать дважды опричникам не надо. С утра приморозило, и помахать топором на длинной ручке, что на Руси называли бердышом, а в Европе — алебардой, было в удовольствие и для здоровья полезно.

Монахам тоже стало интересно. Тёмным пятном они столпились у храма, откуда и видели хорошо, и опричникам не мешали. Игумен и келарь спокойно стояли у так и не спешившихся царевича и Малюты. Что страшиться — не их то дело, а архиепископа, ему и ответ, если что, держать.

Ударив несколько раз по железным скобам и могучему замку, удерживающим дверь, опричники прекратили бить, закричали, перебивая друг друга:

— Живой там кто-то! Шевелится!

— Не может быть, — покачал головой игумен. — К двери несколько дней не подходил никто, с голоду умереть времени бы хватило. И не топлено там.

— Со своим припасом можно приехать было. Да в двух шубах.

Малюта тронул поводья, повёл коня ближе к сараю. Царевич хотел обогнать опричника, но Малюта удержал Ивана Ивановича.

— Погоди, царевич, кто знает, какой гость от всех в монастыре прячется. Так и выстрелить может, от расстройства душевного...

Опричникам удалось, наконец, сбить замок с двери.

— Затих, кажется, — сказал один из них, поддевая лезвием бердыша примерзшее дерево.

Дверь с треском подалась.

И отлетела прямо на опричников, вырванная с петель страшным ударом изнутри.

Малюта рванул поводья дико заржавшего коня, стараясь собой прикрыть царевича от неведомой опасности.

Из сарая выскочил человек. Невысокий, в неброских чёрных одеждах, бедном овчинном тулупе. Странно смуглый посреди зимы. Не опасный, как думалось профессионалам-опричникам.

Но и профессионалы ошибаются.

Первый из них умер сразу, так и не успев подняться со снега после удара дверью. Незнакомец ударом ноги переломил ему хребет. Отмахнувшись от рванувшихся к нему бердышей, как от назойливых комаров, убийца спиной вперёд запрыгнул на крышу сарая. Увидел отливающими зеленью глазами, как в него метятся из пищали, оторвал от крыши доску, бросил в целящегося. Старая подгнившая доска, описав в воздухе несколько кругов, ударила опричника в шею. Во все стороны брызнули щепки — доска не выдержала удара. А под копыта коня Малюты откатилась оторванная человеческая голова.

— Что смотрите? Хватай его!

Приказ Малюты опоздал. Чёрный человек следующим прыжком переместился на зубец монастырской стены и скрылся по ту сторону.

Стена была в три человеческих роста.

— И никто ничего не знал, не так ли?

Теперь Малюта стал похож на того страшного человека, о котором с замиранием судачили по всей Руси. Не дядька царёв, но — палач. Монахи упали в снег на колени.

— Не вели казнить, ничего не ведали! Архиепископа то дело!

— И с Пименом посчитаемся, всему своё время. А вас всех к царю поведём, разобраться нужно...

Один из коленопреклонённых монахов взвился в воздух, прервав Малюту. Чудовищной силы прыжок должен был завершиться у царевича, но на сей раз опричники не оплошали. Два бердыша прямо в полёте рассекли тело инока, и выхваченная из ножен сабля Малюты осталась без работы.

Пахнуло гнилостным, и тело монаха на глазах стало преображаться, расползаясь тёмным пятном по снегу. Под разодранным тряпьём рясы остались только кости и дурно пахнущие куски чего-то, отдалённо напоминавшего полуразложившееся мясо.

— Из новых он, — не говорил уже, выл игумен. — Из Новгорода присланный на покаяние!

— Пименом присланный? — уточнил Малюта.

— Пименом.

— Вовремя батюшка твой, царевич, заразу сюда лечить пришёл. Видишь сам, что в святом месте творится!

— Кости похоронить бы, — предложил побледневший царевич.

Малюта был доволен наследником. Испуган тот был, это да. Но страха своего не показал, лица не потерял. Испуг же... Малюта чувствовал, как у него самого подрагивали руки. Не каждый день с подобным сталкиваешься, и слава Богу за это.

— Нельзя, царевич. И кости к государю повезём, не наше тут дело — царское!

К Городищу ехали медленно. По дороге — монахи на санях, кучками, как грачи на погосте. Вокруг — сторожевыми псами близ овечьего стада — опричники. У многих на сёдлах висели маленькие серебряные изображения собачьих голов. Новый символ опричнины, закрепившийся после Твери: мы, мол, верные государю, как псы, готовые вцепиться в горло любому царскому врагу.

Сам же государь и царь всея Руси Иван Васильевич сегодня гулял на пиру, устроенном верхушкой Новгорода. Хозяева на пиру были не в пример печальнее своих гостей. Ещё бы! Царь не принял благословения архиепископа, бросив в лицо собравшимся на встречу государя, что город повинен в измене и ереси. Но обедню в Святой Софии отстоял, и «отведать хлебов» у Пимена поехал, не отказался.

На такой пир должны идти охотно, однако прибыли лишь те, кому необходимо было, по должности либо положению. Не было привычного на пиру шума. Вслушивались, что и каким тоном скажет царь, опасаясь вездесущего «гойда!». Опричники на него натасканы, как сторожевые псы на команду «куси!».

Но Иван Васильевич был добр, улыбался как ни в чём не бывало. Будто и не он недавно обвинял в изменах.

Видно было, что не все опричные командиры явились на пир. Пимен слышал уже, как изымалась казна из монастырей, и понимал, что царь решил пройти по церковным припасам частым бреднем.