Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Умной за кольцо потянул калитку в воротах собора. Петли негромко скрипнули, и Малюта первым, вытянув перед собой руку с факелом, вошёл в храм.

Светлые пятна беспокойно зашевелились на каменных плитках пола и стенах, выхватывая фрагменты фресок с суровыми ликами святых, осуждающе глядящих на незваных гостей.

— Прости нас, Господи!

Иван Васильевич размашисто перекрестился, его спутники — следом.

— Вон и лестница, — зашептал Малюта. — Правее амвона, видите?

Голос звучал гулко, словно и не шептал Малюта, но говорил с глухими, громко и отчётливо.

Умной, ещё раз перекрестившись, первым ступил на выщербленные ступени, ведущие в подклеть собора, в крипту, где нашли последний приют самые знатные насельницы монастыря.

Их покой и собирались нарушить царь и его спутники.

Факелы потрескивали, дыхание мужчин, нервное и хриплое, поглощалось серой влажной штукатуркой холодных стен.

Подклеть оказалась небольшой, с низким сводчатым потолком. На потемневшей штукатурке чёрным квадратом, как старая паутина, выделялась икона, то ли очень старая, то ли пострадавшая от сырости и холода.

И — ряды надгробных плит. Между ними, склонив факелы, тут же разгоревшиеся чадным пламенем, заходили Умной и Малюта. Царь, воткнув свой факел в крепление на стене, остался у входа, безмолвным часовым покоя давно умерших.

— Не нашли, — развёл руками Малюта.

— Хотя и должна быть, — заметил Умной, поднимая факел повыше.

— Как не нашли?

Иван Васильевич недобро сверкнул глазами.

— По документам архива царского выходит, что сын Соломонии здесь похоронен, близ матери.

— Вот, государь, изволь сам видеть. — Малюта подошёл к надгробной плите, одной из многих. — Вот здесь инокиня Софья лежит, что Соломонией в миру названа была. Рядом — только одно захоронение, на плите читаем, что в лето 7034-е от сотворения мира здесь в Боге успокоилась старица Александра... И всё, государь!

— Стой, где стоишь!

Умной метнулся к Малюте.

— Смотри, государь, расстояние-то между плитами здесь иное, чем везде! А уж смерть инокини почитали, небрежностей быть не может...

Малюта Скуратов, стоявший меж двух надгробий, понял, на что намекает боярин, чиркнул каблуком сапога по земле, покрывавшей пол крипты. К стене отлетели комья, осыпались с шумом. Иван Васильевич недовольно поморщился — нарушить покой мёртвых, грех-то какой...

— Смотри, государь!

Не до церемоний теперь! Камень, что открыл под землёй сапог Малюты, был могильной плитой.

Ещё и Умной помог, и, когда царь подошёл к тяжело дышащим помощникам, спрятанная могила буквально была извлечена на свет.

— Безымянная плита-то, только узорочье по краям...

Это Умной, склонившись над плитой, сказал своё слово.

— А маленькая какая! Словно для старушки иссохшей.

— Или для младенца.

Голос царя едва не сорвался от волнения.

Значит, всё-таки младенец. Значит, правы были те, кто докладывал о смерти сына Соломонии, Юрия, от моровой болезни во младенчестве.

— Поднимайте плиту!

Пришлось повозиться, но в четыре руки Малюта и Умной смогли сдвинуть могильный камень в сторону, открыв полусгнившую колоду.

Дерево маленького гроба крошилось в руках Умного, гнилой запах ударил в ноздри.

— А это ещё что?

Умной брезгливо понюхал руки, выпачканные чем-то белым.

— Никак селитра?

— Свят, свят нас!

Малюта перекрестился.

— Отошёл бы ты, государь, не ровен час, зараза тут.

Смолой и селитрой обмазывали места погребения погибших от моровых болезней, от чумы в первую очередь.

Умной потянул сильнее, и крышка гробовой колоды отошла кверху.

Точно. Дитя похоронено. В шёлковой рубашечке, свивальнике жемчужном. При матери, пережившей своего сына.

Со святыми упокой!

Боярин Умной-Колычев перекрестился, прося у покойника прощения за осквернение места его последнего успокоения.

— Странный покойничек какой-то!

Кому знать больше о мёртвых, как не могильщикам и палачам?

Малюта недрогнувшей рукой потянул погребальную пелену, скрывавшую лицо младенца.

— Вот так шутка!

Не череп, облепленный полусгнившей плотью, увидели незваные посетители крипты, не кости, потемневшие в сыром помещении... Но грубую кору заплесневелого белёсого полена, уложенного в гроб и обряженного в детские одежды.

— Ай да Соломония!

Ухмылка царя выглядела особенно жуткой в окружении слабо освещённых факелами надгробий.

— Наговорила, стало быть, всем о моровом несчастье. Сама же — осину в гроб, а мальца своего — к надёжным людям. И никто в гроб-то не заглянул, смерти неминуемой себе не желая. Хитра была, только вот собственную скорую смерть перехитрить не смогла!

— Жив, стало быть, сын Соломонии, — догадался, наконец, Малюта.

— И нам, Григорий Лукьянович, сыскать его надобно!

Умной-Колычев вернул на место крышку погребальной колоды.

Назад была задвинута и надгробная плита, снова, хотя и небрежно, укрытая земляным покрывалом.

Растревожили покой мёртвых — так приберите за собой, не оставляйте явных следов пребывания.

— Так, значит, он жив, — про себя проговорил государь, садясь в седло.

Скрипнули ворота, впустив в монастырь рассветную прохладу. Скоро заутреня, инокини подниматься начнут. То-то переполох случится, если в монастыре мужчины замечены будут!

Три всадника чёрными тенями скользнули прочь от ворот. «Как три ворона от гроба с покойником», — подумала некстати привратница.

Ещё она думала о том, кто же этот молчаливый высокий господин, так странно выпячивающий вперёд седоватую бородку. Где-то она его видела... Среди подручных Малюты, вертевшихся иногда в Суздале, очевидно...

«Он жив!» — звучало в голове царя, окружённого верными опричниками, охраняющими путь своего государя обратно, в Александрову слободу.

— Он жив? Как интересно!

Икона стояла на полке неправильно, святые князья Борис и Глеб рисковали потерять отороченные мехом шапки, так как были перевёрнуты головами вниз.

Демон Риммон, любитель осквернённых икон, вглядывался в островок с домами и церквями, что один из князей держал в сложенных корабликом ладонях. На образе первых русских святых богомаз изобразил ещё и образ Руси, а это и было нужно демону.

Нарисованная Русь перед его глазами становилась больше и объёмней. Риммон мог видеть не только отдельные дома, но и людей, и мух на крупах коней, и крупицы песка в дорожной пыли. Видел он и опричный отряд, тайно покинувший Александрову слободу. И осквернение безымянной могилы.

Но, легко отыскав на образе Руси место её государя, демон Риммон не мог нащупать сгинувшего князя Юрия. То ли умер он уже, канув в безвестности. То ли не всесилен был посланец зла, не мог свершить того, что не по силам людям.