Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Господи! Сейчас Молчан пропустил бы любой удар, расстался бы и с деньгами, и с одеждой, застыв, как жена Лота, оглянувшаяся на огонь небесный, падающий на Содом и Гоморру.

Сказано-то было по-русски!

Кого только не увидишь на ярмарке в Сен-Жермене!

Вот — английский дворянин, стройный, длинноволосый, с холёными руками; в пурпуэне по испанской моде, чёрном, с серебряными нитями. Короткий фиолетовый плащ не скрывает эфеса шпаги, витиеватого, стреловидного, посеребрённого — то ли от скромности, то ли в тон камзола. Эфес — слева. А справа видна рукоять кинжала, добротная, в коже, перевитой стальной проволокой. Мы не смеем взглянуть ему в глаза — как бы ни был воспринят взгляд как вызов на дуэль; мы опускаем глаза — к сапогам с тупыми мысами, с золотыми рыцарскими шпорами.

А вот и немецкий купец, уже в возрасте, лет сорок ему точно есть, раз не только виски седые, но и на макушке серебро, как на пурпуэне у англичанина. Короткая практичная причёска, аккуратная бородка клинышком. Большой бархатный берет с загнутыми полями и бархатный же широкий длинный плащ-тапперт. Запылённые башмаки — видно, что с раннего утра купец много ходил по импровизированным улицам ярмарки.

А ведь оба — русские!

— Вы ждали письмо, сударь? А дождались самого адресата.

Купец говорил по-немецки. Русская фраза прозвучала и потерялась; если чьё-то ухо и зачесалось от необычных звуков, то ненадолго. Немецкий же — привычен, никто не обратит внимание на беседующих.

— Ганзейский корабль пережидал шторм в Кале. Там же оказался и я, — рассказывал купец. — Посмотрел почту и понял, что на днях и вы окажетесь в порту. Но встреча в Кале могла стать опасной. Там за английским посольством наверняка установят наблюдение, зачем же нам привлекать к себе внимание? И вот я здесь, в Париже. А вы, как и собирались, пришли в «Слёзы каплуна»...

— Не говорите только, что следили за мной от харчевни. Иначе начну бояться за своё зрение.

— Зрение-то у вас, юноша, хорошее...

«Опять — юноша», — огорчённо подумал Молчан.

— А вот наблюдательность никудышная.

— Соглядатай, стало быть, был?

— Что ж вы так о моей-то дочери?

Купец посмотрел за плечо Молчана. Тот невольно повернул голову.

И увидел уже знакомую причёску, платье со скромным лифом... Увидел служанку из харчевни.

— Меня зовут Маргита.

Девушка сделала книксен. Снова непокорные светлые кудри, снова нежный изгиб шеи.

Потом она подняла голову, и Молчан впервые увидел лицо дочери купца, Маргиты.

Попроси сейчас столь точного в деталях Андрея описать, какая она, Маргита, — так не смог бы московит, опозорился. Потому что упал в русалочьи зелёные глаза и утонул, затянуло. И выплывать не хотелось, вот оно как, дорогие мои читатели...

Вот она, любовь: то выжидает годами, проверяется, сторожится, а то — бьёт сразу, наотмашь, и мы отвечаем ударом на удар и любим, как говорят, с первого взгляда, не боясь и не размышляя. И бываем обмануты, и бываем счастливы — тут уж как и кому повезёт.

«Какой красивый, — думала Маргита, глядя на Андрея. — И сколько в нём гордыни, даже не хочет взглянуть на меня. Дворянская спесь, что тут поделать...»

И не видела, как зарозовели щёки Молчана, как смущённо он опустил глаза.

А вот её приёмный отец, нюрнбергский купец Михаэль Колман, он же — торговый гость Томила, заметил.

И, подумав, что только этого и не хватало, перешёл к делу.

— Вижу, стали настоящим англичанином, сударь. Это хорошо... Скажите, с какой целью вы прибыли во Францию?

— Надеюсь узнать это сегодня вечером. Я должен быть в Лувре, в покоях Уолсингема.

— Вот как... Тогда у вас — шутка ли? — сразу два задания в один день появится. Надеюсь, вы понимаете, сударь, какое из них важнее?

— Задание королевы Елизаветы, разумеется, — усмехнулся Молчан.

«Он не так прост», — подумалось Маргите.

«Он способен дать сдачи, — подумал купец. — Это хорошо...»

— Турецкий султан готов помогать крымскому хану уже не только деньгами и оружием. В Москве опасаются, что в следующий поход на столицу крымская конница направится, усиленная султанскими янычарами. Вы должны не допустить объединения войск.

— Всего-то?

Андрей высоко поднял брови.

— А в Москве не сказали, как мне это сделать? Я не Бог, сударь, а джентри; человек, милостями королевы выбившийся в дворянство! Не я приказываю, но мне. Я умею слушать, умею передавать сведения, но есть же пределы...

— В нашей работе нет пределов, сударь. Есть желания и случай. Янычары не щадят никого, помните это. Возможно, от вас зависит, выживут ли жители южных областей Руси...

Представьте себе, есть люди, которым свойственно так жить и думать — не только о себе, не только приземлённо и уныло.

— От одного меня?

Молчан вежливо усмехнулся. Иначе сказать — показал, что не поверил купцу.

— Отчего же — только? И от меня. От Маргиты. И ещё не от одного человека, оказавшегося за тридевять земель от дома. Мы как цветные стёкла витражей собора Нотр-Дам; каждый в отдельности — мелочь, а вместе — совершенство.

— Маргита...

Андрей так произнеси имя девушки, что у купца что-то сжалось внутри. Да, любой мужчина — феодал и собственник, а уж отец-одиночка, в одиночестве воспитавший дочь...

— Она... на самом деле дочь вам?

Ах, юноша, всегда ли вы так открыты в своих мыслях? Не верится, простите! Сэр Френсис Уолсингем — лис, известный всей Европе, а ведь вам-то поверил. Неужели любовь так меняет человека? А если это и не любовь вовсе? Разве бывает, чтобы чувство вспыхнуло после пары взглядов и трёх реплик?

Любовь с первого взгляда придумали поэты. Выдумали и сами поверили в свои домыслы. Нам ли, людям серьёзным и рассудительным, верить в подобный вздор?! Но в любви мы все — поэты и поэтессы, и для нас взгляд — что жизнь, а слово — что Библия, прости уж нас, Господи...

— Дочь.

Сударь, вам необходимо отпустить бородку, такую любят итальянцы, такая стала популярной и среди парижских модников. Нет, не для того, чтобы скрыть изъяны контура лица, тут всё благополучно. Чтобы не был никому виден этот юношеский румянец, сигнал счастья. Да, Маргита свободна. Но уверены ли вы, сударь, что этого достаточно для более близкого знакомства?

Купеческая дочь — не пара для дворянина.

Хотя... Как говорят здесь, во Франции? Заново позолотить свой герб?

— Маргита ведёт всю мою переписку. Сказать точнее — самую важную её часть. И писать вам придётся теперь не мне, сударь, но — ей. И не под вымышленным именем, а под своим собственным. Как знать, письмо может быть перехвачено и вскрыто. Тогда любая нечестность вызовет подозрения...

— У нас общие торговые интересы?

В голосе Молчана ясно слышалось сомнение. Дворянин и купеческая дочь... Как же прочны сословные границы!