Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Человек пришёл-таки в храм, молился долго, с чувством, словно истосковался по слову Божьему. И перстенёк поблескивал зелёными змеиными глазами при каждом наложении креста. Перстень, не кольцо, голова змеи была тоже не золотая, но из драгоценного камня побольше — мастер над украшением потрудился. Восточный кудесник, да смилуется Господь над его неверной душой!

По выходе из церкви человека повели незаметно, но плотно, под присмотром сразу двух пар глаз. Да и что за город Тверь против Москвы с её уличной путаницей!

А поди ж ты — упустили!

Боярин какой-то отъезжал из городской усадьбы; как положено, при домочадцах и слугах. И, будто нарочно, не успел наблюдаемый пробраться через гомонящую толпу у ворот, как выехали возки и сцепились колёсами, словно собаки при случке, перекрыв улицу.

Один из подьячих Разбойного приказа, покрытый грязью и матом, кинулся под днище возков — по следу. Ещё двое бросились бегом по соседним улочкам, на перехват.

Но мужчина исчез.

Грязной выслушал всё это в мрачном молчании. Было ещё хуже, чем раньше. Голодного подразнили куском мяса, поводили перед носом и унесли прочь, в хозяйственную подклеть, на ледник.

— Твоя работа пришла, Микола!

— Это разве работа? Вот в Кеми, бывало...

Сыщикам пришлось выслушать, и не по первому разу, что же произошло в Кемской волости несколько лет назад.

Затем началась, и не только для колдуна, работа.

Миколу Пепла привели к боярским воротам, где потеряли человека. Как охотничью собаку, натасканную на дичь.

Только обоняние было ни при чём. Пепел чуял не запахи, но мысли.

Если Антип сейчас дёрнет, я ему потом не уши, а чего пониже надеру... Погнём чеку либо ступицы сломим, так господин разбираться не будет, с обоих шкуру спустит...

Здесь сцепились возки, понятное дело.

Зря я тот окорок в ларь положил: и не съест его наш толстопуз, и не поделится, мокрица подколодная... Может, пока все на возки пялятся, вытащить его незаметно?

Дворовый. Вор, дело известное и понятное.

А вот одно и то же, но на два голоса (или на две мысли, что точнее?):

Куда ты, сын сукин?

Возница и московский подьячий, вон тот, вихрастый, с губами в пол-лица.

Пепел прошёл на несколько шагов вперёд.

Верую. Верую, что буду услышан Тобой и помилован! Я согрешил перед Тобой, Господи, неблагодарностью за Твои милости и равнодушием к Тебе. Согрешил суеверием и равнодушием к истине... Скверными мыслями и подозрительностью...

Как же всё оказалось просто! Вот идёт человек, погруженный в покаянные мысли, из храма идёт явно. А наблюдатели говорили, что никого из прихожан храма Белой Троицы больше на этой улице не видели.

Можно и проверить, невелик труд. Втянуть носом мысль, утерянную иным человеком, словно запах впитать или соплю зашмыгнуть. Взглянуть на мир, как другой смотрел раньше.

На мир, что тусклее и расплывчатее. Знать, глаза подводят тверича. Возраст — с полвека живёт или чуть меньше. Ещё мочевой пузырь требует опорожнения — служба затянулась.

Душа же требует молитвы, а молитва — креста святого. И тянутся два перста, указательный и средний, ко лбу... а на безымянном, согнутом, перстень со змейкой.

Кемский колдун поменялся сразу, оттого и страшно стало даже привычным ко злу царёвым слугам. Только что был шустрым, улыбчивым, горделиво задирал к небу седую голову. Теперь — как ушатом холодной грязи по весне облили; согнул шею, уставшую держать голову, ноги от земли отделял медленно и с видимым трудом.

Но вёл к цели исправно, как кладбищенская крыса к покойнику.

За ним шли, уже не таясь, служители Разбойного приказа. Шёл и Григорий Грязной. Что теперь таиться? Если и смогут повязать тверича, так сейчас только, пока тот не подозревает ничего.

Снова перевоплотившись и став собой, Пепел остановился у обычных ворот, тронутых сверху киноварью, ухмыльнулся, оглядывая московских непрошеных гостей. Сказал, потешно шевеля седой бородой:

— Здесь он, сынки. Теперь сами трудитесь, а мне обратно пора, домой...

Григорий Грязной (сам весь седой, а всё туда же — сынок!) согласно кивнул, хлопнул дружески кемского колдуна по плечу.

И забыл о нём. Работа.

«С вознесением к небесам, и, что занятно, безо всяких чудес», — подумал Грязной. Два человека сцепили в замок руки, третий (тот самый подьячий, что под возками кувыркался) запрыгнул на эту рукотворную ступень. Подброшенный вверх, уцепился за ветку росшей у забора липы, пополз перепуганным котёнком к вершине.

Хорошо лез. Птиц, примостившихся на зазеленевшей недавно кроне, не спугнул. Значит, и жильца нужного дома не переполошил.

Обратно подьячий вернулся так же тихо. Спрыгнул на землю, деликатно перевёл дух, заговорил, стараясь смотреть прямо в глаза Грязному:

— От ворот направо в глубь двора, шагах в десяти — конура. Дорожка к дому — мимо собаки, ещё шагов двадцать. За домом справа — конюшня, слева — амбар или сарай...

— Отхожее место где?

Правильный вопрос. Явиться служители государевы собирались без приглашения, так что встречать их хозяин мог не на крыльце, а раскорячившись над зловонной ямой. И уйти через крышу нужника.

— Меж домом и амбаром, в кустах у забора.

— Пошли, что ли... до ветра...

Грязной ничего не объяснял. Не учи учёного, как говорится.

Забор перепрыгнули играючи. Сначала — пара, что с псом разобраться была обязана, чтобы не заблажил, не встревожил хозяев раньше времени. Несчастной собаке гавкнуть бы во всю пасть, так нет; взыграли правила далёких хищных предков, благородные, но смертельно опасные. Предупреди врага, зарычи негромко, оскаль клыки, выбираясь из конуры. Получи кистенём промеж глаз, упади в знакомую до крупицы дорожную пыль. Вздрогнут разъехавшиеся, отказавшиеся служить лапы — и смерть.

Прыгнули ещё двое, и сразу к дому, к крыльцу да к окнам, чтоб не ушёл никто. А убийца собаки к нужнику рванулся; от крови к вони... Его подельник уже рвал тем временем воротный засов, впуская остальных.

Грязной вошёл последним, бережно притворил за собой створки. Не мальчик, чай, по чужим дворам бегать, для этого кто помоложе найдётся... И уже в сенях с неудовольствием увидел на одной из стен большое кровавое пятно, расплескавшееся на несколько брёвен.

— Не его кровь, — угадав невысказанный вопрос, проговорил один из подьячих. — Служанка закричать собиралась, вот и пристукнули, для порядка...

Служанка обнаружилась при входе в горницу, связанная и брошенная грудью вниз на лавку. Неловко повернув голову, она выставила на обозрение разбитое, залитое красной подсыхающей жижей лицо, перехваченное у губ кожаным ремешком. Не иначе, как тряпицу в рот сунули, чтоб наверняка молчала... Для порядка, усмехнулся своим мыслям Грязной и взглянул на схваченного тверича.