Олег Аксеничев - Проклятие Ивана Грозного. Душу за Царя

Баба с возу — кобыле легче: царёв опричник из Новгорода — городу спокойнее.

Скатертью ему дорога, по осенней-то распутице да по тёмному вечернему лесу, что значило — до лихих людей, до татей-разбойников.

Но судьба была милостивой к припозднившемуся путнику. Не то что разбойники — волки не вышли этой ночью на лесной просёлок к одинокому всаднику. Так и ехали конь и всадник в одиночестве, как братья названые, и несхожие, и похожие одновременно.

В темноте у обоих зелёным ярко светились глаза, и узкие змеиные зрачки пристально вглядывались в темноту...

Стараниями доктора Ди демон Риммон нашёл землю, которой предназначено стать его вотчиной. Плохо только, что люди слушались не разумных законов, написанных мудрым Люцифером, но жалких непоследовательных притчей Распятого.

Даже сама природа, сотворённая Создателем, не слушалась демонов. Бес мог навести морок (в Европе говорили — иллюзию), заставить поверить в себя потерянные и тёмные души. Мог сделать с материей то же, что и люди. Например, поджечь дом или разорвать тело на части. Но вот всё это возможно было только при одном условии — с попущения Того, Кого бесы ненавидят. Поэтому и не мог Риммон просто возжелать и стать правителем на Руси.

Мог лишь бороться и искушать. Что и собирался делать.

оярин Умной-Колычев приехал к царю Ивану Васильевичу в ночь, когда лагерь опричников уже ярко осветили тысячи факелов.

Отслужили вечерню, опричники подходили к священникам за отпущением грехов и благословением. Как знать, доведётся ли очистить душу перед смертью — на невиданное шли, войной против русского же города, где свили гнездо измена и ересь. Не смерть страшна, но смерть без покаяния.

Царь принял Умного в крестьянской избе, хозяева которой бежали при приближении опричников. Государь войной шёл на свой народ, такой слух шёл перед войском, и не объяснить было каждому, что гнев Ивана Васильевича страшен только для преступников.

— Что, князь, — сказал царь, поднимаясь с лавки, чтобы подойти и обнять Умного. — Сам себе опалу выдумал, сам же решил её прекратить?

— Обстоятельства, государь, — отвечал боярин. — Страшные обстоятельства. Достоверно знаю, что еретики новгородские решили упредить тебя. К Твери убийцы посланы, жизнь митрополита Филиппа в опасности.

— Не ведаю такого митрополита, — нахмурил брови царь. — Церковью православной руководит митрополит Кирилл, не Филипп!

— Не время счетам, надёжа-государь, — вскинул голову Умной. — Новгородцы знают, что в Отрочь монастырь [10] Отрочь монастырь—по преданию, основан между 1182 и 1205 гг. отроком Григорием, которого опекал тверской князь. Григорий собрался жениться на любимой девушке, но перед их вступлением в брак она приглянулась князю, который заставил священника обвенчать с ним невесту своего воспитанника, а тот удалился от мира. Впервые монастырь упомянут летописной строкой в 1206 г. В 1238 г. его разорили татаро-монголы, но в 1265 г. он был восстановлен при князе Ярославе Ярославиче. В монастыре в XVI в. в ссылке и заточении пребывали митрополит Филипп, открыто осудивший жестокость царя Ивана Грозного, и прп. Максим Грек. Церковь Успения Божией Матери — единственная сохранившаяся постройка Тверского Отроча монастыря. за прощением и благословением к Филиппу заедешь. От надёжных людей и я про то узнал. Упредить тебя задумано, государь! А Филиппа — убить, да на опричников вину свалить.

— Новгородцы знают?

Голос царя звучал негромко, но подобен был львиному рыку.

Измена! Снова измена! Предупредить новгородцев мог кто-то очень близкий и много знающий. Но кто?

—Афанасий Вяземский грамоту им переслал, — ответил на невысказанный вопрос боярин.

— Оружничий... Или я ему милостей мало оказал?!

— Оружничий. Но не о нём разговор будет, государь. Убийство предупредить надо! Прикажи людей в монастырь отрядить, для бережения. Сам поведу, коли прикажешь.

— Людей в монастырь направлю, но поведёшь не ты. Тебе важнее дело предстоит — налегке первым к Филиппу поедешь. А уж там, в монастыре, как Господь рассудит... Саблю-то ещё в руке держать не разучился?

— Нет, государь! Да и не один поеду. Дозволь с собой доверенного человека взять.

— Уж не того ли, кто в Литве шляхтича зарезал?

— Его, государь!

— Добро. После покажешь мне его.

Князь Умной-Колычев, откланявшись, удалился.

Царь же, хлопнув в ладоши, приказал появившимся слугам:

— Григория Скуратова-Бельского разыскать — и ко мне!

Он давно ждал смерти. Царь, возможно, и обезумел от количества пролитой невинной крови, но, как загнанный в угол хищник, сохранил стойкую ненависть к врагам. Враг хорош только мёртвый...

Но он не знал, как умрёт — на всё ведь воля Божья! От опричной сабли, от топора земского палача? Видимо, нет. Царю Ивану не нужны мученики, самой кончиной своей осуждающие опричные порядки. Смерть придёт тихо: каплей яда в травяном настое или вместе с голодом и холодом...

Седой измождённый инок зябко поёжился. Старая вытертая шуба, почти не сохранившая следов былого великолепия, едва держала тепло. А келью не топили второй день, и жаловаться игумену было бесполезно — не его волей то делалось...

Инок встал. Раздражающе громко зазвенели железные цепи, сковавшие руки и ноги. Старик укоризненно посмотрел на ржавеющий металл, начинающий покрываться влагой от тепла рук. Как татя держат, подумалось грустно, будто душегубца опасного. Цепи лёгкие и движений почти не сковывают... Для стыда надеты, для позора...

Или — так опасен инок, живущий в отдалённом от столицы монастыре на положении узника? Опаснее любого ночного убийцы? Для кого опасен? Для всемогущего царя и государя всея Руси? А ведь опасен. Инок усмехнулся. Можно запереть в четырёх холодных стенах: вот она, келья, в три шага до любой стены. Можно не давать перьев, чернил и бумаги. Можно запретить приносящим скудную пищу послушникам разговаривать с тобой.

Но тебе же никто не запретил говорить. И ты размышляешь вслух, пока расставляют плошки с едой или растапливают печь. А тебя слушают. И пересказывают, что сами слышали, — так и течёт ручеёк слов истины от монастырских стен в мир, к людям.

Вот оно как: и стены высокие, и ворота дубовые, медью кованые — а слова удержать не могут...

Как будто услышав мысли инока, протяжно заскрипели ворота. На морозном воздухе любой звук громче и отчётливей, узнику показалось даже, что открывается дверь его кельи.

Но это на монастырский двор пожаловали нежданные гости.