Леонид Корнюшин - На распутье

Боярская крамола не давала Шуйскому как следует оглядеться… А надо было поправить отношения с германским императором и с датским, с английскими королями. На совет ближних бояр — заключать союз со шведским королем Карлом IX, дабы обезопасить страну от коварного Сигизмунда, — Шуйский говорил:

— Бог даст — обойдется без войны с поляками. Станем нюхаться с Карлусом — войны с Сигизмундом не миновать.

И на Москве говорили: «Царь Василий с умом, кабы не лгал».

Знал Василий — тайные недруги его плетут против него заговоры. Утром, когда он шел к обедне, с Красной площади донесся гул. Шуйский послал узнать: что происходит? Дьяк воротился — чернь действительно кинулась грабить дома знатных бояр и иноземцев, помеченные по его-де царскому указу мелом. Шуйский, багровый, подступил к окружавшим его думным людям.

— Вижу ваш умысел: ежели я вам не угоден — я оставляю престол. Будьте спокойны — противиться не буду. — Шуйский отдал свой царский посох, снял шапку и продолжал: — Ищите себе другого царя! — По рябым, рыхлым щекам его потекли слезы; сейчас он ими оборонялся и чуть было не просчитался. Опять его слуха коснулось:

— Нешто царь? Баба рябая…

Шуйский будто получил удар в грудь и испугался, как бы его выходку не приняли всерьез. Он опять взял посох, надел шапку и властно повел глазами:

— Кормлю вас, дармоеды, пою, а чем платите? Если вы меня признаете царем, то я требую казни виновным!

В этот миг он стоял державным царем, и властность его заставила многих затрепетать.

— Мы, государь, целовали крест повиноваться тебе и не изменим, наказывай виновных как знаешь.

— Гибель крамольникам! — наддали сзади.

— Передайте мой указ, — изрек Шуйский. — Всем разойтись. Схватить зачинщиков!

И тогда в соборе кто-то с восхищением сказал:

— Разве ж не царь!

— Хорош царь: в часец двумя ликами обернулся.

Дела складывались худей худого. Лицо Болотникова окаменело. Битва под Котлами сломала главный хребет его войску — тут он не обманывался. Прислушиваясь к стихающему гулу пушек, Иван спросил атамана Белобородько:

— Какие наши потери?

— Видать — тыщ десять.

— Вместе с убитыми?

— Может, и боле того.

— Яснее ясного, что битву мы проиграли.

Весь в ошметках грязи, с черным, земляного цвета лицом, Болотников яростно выговорил:

— Ну, из острога оне нас не выбьют!

«Пленных воров бить и топить!» — кровавый клич этот, брошенный Шуйским, исполняли старательно. Выискивали, кто где прятался, тянули на площади; пленных, поставив рядами, до смерти забивали палками, иных кололи пиками, «аки свиней закалающе», иных живьем топили, сажали на колья. Текла кровушка… Не было видно неба от туч воронья — сытный им был ныне на Руси прокорм! Река Яуза пухла от трупов, изъеденных рыбами и раками, кругом столицы разносилось зловоние.

«Тех в Новегороде в Волхов потопили, бьючи палицами». Воронье слеталось на тела; в кровавом ореоле висло во мгле солнце.

…На четвертый день раскаленными ядрами воеводам удалось зажечь острог, вскинулся великий пожарище, и Болотников, сильно опасаясь, велел выводить войско на Серпуховскую дорогу. Другие сутки бесилась вьюга, немало людей оставили коченеть в сугробах. В Серпухове до смерти перепуганные людишки взроптали: шутка ли прокормить такую прорву! Хоть бы самим не подохнуть. Попы залезли на колокольни: поближе к Богу — подальше от греха.

Болотников пытался вразумить горожан:

— Хочете благодати Шуйского? Так он вас обдерет до костей со своими боярами! Али не знаете, какие нонче цены на хлеб? Скоро всех переморит гладом — помяните мое слово.

От мира выступил купец, мужик рыже-ржавый, с бороденкой клином, в сапогах, нещадно скрипевших, и затряс круглыми щеками:

— Не токмо твое войско прокормить, но смогем ли сами выжить? У нас хлебушка — кот наплакал. Были ваши на постое… все как метлою вымели. Так что не обессудь… Как бы не подохнуть самим!

Болотников, играя плетью, мрачно глядел в сторону, то ли веря, то ли не веря ему.

Другой купец, приземистый, в бараньем полушубке нараспашку, колюче уставился на предводителя.

— Прокормить таку ораву нам невмочь. Идите себе своей дорогой. Игнат верно баил: не околеть бы самим…

— Больно разговорчив! — Болотников нехорошо оскалился от злости. — Хотите хлебец воеводам Шуйского сберечь? Не пришлось бы вам, купчишки, горько рыдать! А ну я вам, хитрым, не поверю? Тады — на виселицу!

— Мы тебе рекли правду, — сказал безбоязненно староста, носатый и рябой, с малиновой серьгой в левом ухе. — Припасов мы не имаем, воры пообрали, пообчистили.

— Не мои ли воры? — прищурился Болотников.

— Не говорю, што твои, я говорю — што воры, — увернулся староста.

Не тратя времени, Болотников двинулся к Калуге. Во вьюжной мути выли волки. От самозванца по-прежнему не было ни слуху ни духу. Гонец, посланный к нему из Коломенского, не воротился. Ивашка невольно щупал рубцы — был весь ими исполосован, — скалился, блестел темно-шафрановыми зрачками: «Отыграюся ишо, сволочи, Бог-то даст!» В Коломне ему стало известно, что Шаховской с «царевичем Петром» и с большим отрядом запорожцев двигается к Туле. Белобородько кисло морщился и плевался, говоря об этом «царевиче Петре»:

— Паскудный мужик. Дочку князя Бахтеярова три ночи драл так, что та едва жива осталась.

На другой день в болотниковском стане получили хорошее известие: из Тулы на помощь вышел Телятевский; еще через день — вовсе радостное: под Пчельней он разгромил головной отряд Мстиславского, ведшего царские войска.

…Поражение при Пчельне для Мстиславского обернулось большой бедою: пятнадцать тысяч ратников перекинулись к Болотникову.

— Уходим от Калуги. Все против Шуйского. — Мелкое лицо Мстиславского заострилось от страха.

Князь Андрей Голицын, только что приехавший на подмогу к войску, с нескрываемым презрением глядел на слабовольного воеводу: «В соболях, да дурен как пень!»

За Болотниковым гнался, добывая себе славу, сияющий в золоте и парче царский брат Дмитрий Шуйский. Осадив Калугу в последних числах декабря, на военном совете сей воевода сказал:

— Из-под Москвы Ивашка унес ноги. А мы его прихлопнем, как муху. Отселя ног не унесет, потому что сюда пришел я! Известно: не дожив до бела дня, не говори, что увидел свет.

Подошедшая на помощь повстанцам из разных городов рать и остервенелые оставшиеся казаки в ожесточенном бою положили на поле четырнадцать тысяч войска Дмитрия Шуйского. Сам воевода, бросив даже кошель с деньгами, в одном сапоге едва ушел оврагом от погони.

На помощь побитому Дмитрию Шуйскому был спешно отправлен его брат Иван. Этот оказался не лучше Дмитрия, ибо, кроме баб и гульбы, в голове молодого воеводы ничего не сидело. Отправляясь к Калуге, Иван сказал брату-царю: