Леонид Корнюшин - На распутье

— Спасибо на добром слове. Про то я и сам ведаю. — Скопин взглянул на хитрого шведа.

«Такой же наш дружкарь, как и шляхтичи», — подумал невесело Скопин.

…Тетка Михайлы Скопина, жена царского брата Дмитрия Ивановича, княгиня Екатерина не спала теперь по ночам — падко бабье сердце на соблазн!.. Несчастный старик, царь Василий, досиживал последние дни на престоле, ибо княгиня Екатерина хорошо знала, как его ненавидела вся земля. На дороге у мужа Дмитрия стоял один враг (по-другому княгиня не могла думать), этот выскочка Скопин. Неслыханные почести, устроенные ему, совсем помутили рассудок Екатерины. Вечером, когда наконец-то окоченевшие звонари слезли с колоколен, княгиня Екатерина с насмешливостью спросила у мужа:

— Чего станешь делать?

— Не лезь, ради Бога, в душу, — отмахнулся Дмитрий.

— Венца не узришь равно своих ушей!

— Видно, так Богу угодно! — простонал он в бессилии.

— Чего-нибудь изыщем… — не договорила она.

Двадцать третьего апреля у царского свояка князя Ивана Михайловича Воротынского правился пир — праздновались крестины. Большой, недавно отстроенный дом князя в Китай-городе, как только легли сумерки, засветился огнями. Туда то и дело подкатывали каптаны и колымаги родовитых бояр и князей. Холопы снимали тяжелые шубы: на иных было напялено по нескольку, шубами тешилось боярство друг перед другом. Мстиславский надел четыре — даже царь царапнул его глазом: хоть и первый боярин, но шубы дороже его, государевых, не волен никто надевать.

Мать Михаилы Скопина, старая княгиня, отговаривала сына ехать к Воротынскому. Недобрые предчувствия терзали ее сердце. Когда сын был в сражениях, княгиня находила утешение в молитвах, но со дня въезда его в Москву потеряла сон и покой.

— Сынок, не ходил бы ты к ним? — сказала мать и заплакала.

Михайло Васильевич ответил с беспечностью молодости:

— Будь покойна, матушка, со мною ничего не станется.

В богато отделанный новый дом Воротынского он приехал одетый по-походному.

Опять воздавались почести воеводе:

— Спасителю Руси, князю Михайле Васильевичу — вечное благодарение!

— Слава великому воеводе!

Воротынский, расплескивая медовуху, с умиленьем прокричал:

— Князь… спаситель ты наш, дозволь, как водится исстари. — Он крепко трижды поцеловал воеводу.

— Здоровье воеводы Михайлы Васильевича! — провозгласил князь Федор Шереметев.

— За воеводу, за его ратные подвиги! — поддержал Воротынский.

Княгиня Екатерина поднесла ему чашу.

— Испей, князь Михайло, и будь здоров многие лета, — пропела она, поклонившись молодому воеводе.

Михайло Васильевич доверчиво смотрел на нее, что-то в душе предостерегало его, и он на мгновенье заколебался…

— Видит Бог, князь Михайло Васильевич, как мы тебя любим, — еще умильнее проговорила тетка. — Коли выйдет нужда, я сама жизнь за тебя положу!

Он быстро осушил кубок.

А немного погодя у Михайлы Скопина вдруг хлынула из носа кровь. Враз смолкли сурны и дудочники. На лицах отразился ужас. Дмитрий Шуйский, сидевший на другом конце стола и не спускавший с него глаз, быстро поднялся и незаметно вышел…

Княгиня Екатерина громко, по-бабьи завыла, но ее карие глаза оставались холодными и бесчувственными.

— Князь Михайла, что ты?! — выкрикнул Воротынский не столько из жалости к нему, сколько из страха, что такая беда случилась в его доме.

Скопин, запрокинувшись, тяжело хрипел.

— Его отравили! — громко, чтоб все слышали, выговорил Василий Голицын. — Бояре, учинено подлое дело!

…По Москве поползло зловещее:

— Не иначе как ведьма-тетка, дщерь Скуратова, подложила ему отраву?

— От этакой змеищи всего можно ожидать!

— Пресвятая Богородица, неужто Бога не побоялась? Отравила?

Через несколько дней после тяжелых мук князь Михайло Васильевич на руках матери и жены скончался.

Даже после кончины болезного и праведного царя Федора Иоанновича так не скорбели, как по молодому воеводе Михаиле Скопину. Провожали в могилу воина и спасителя земли, всего двадцати трех лет от роду, верного, непреклонного, на которого премного надеялись в это кровавое, лютое время бедствий и смут…

Всю весну собирали войско, дабы ударить по Сигизмунду, выручить Смоленск. В начале июня 1610 года царский брат Дмитрий Шуйский, как главный воевода, ненавидимый и войском и народом, вывел наконец полки под Можайск. Гибель воеводы Скопина-Шуйского лежала на его совести. В полках шел глухой ропот. Григорий Валуев со своей ратью от Можайска двинулся по Большой Смоленской дороге и, дойдя до Царева Займища, отгородился Острогом.

В Цареве Займище к Дмитрию Шуйскому присоединилось восьмитысячное разноязыкое войско под начальством Делагарди. Меж тем на поле брани дела складывались худо для царя Василия. Лагерь союзных войск был в разброде, жалованье не присылали. Гетман Жолкевский в коротком и жарком бою крепко трепанул рать Валуева и взял ее в обхват под Царевым Займищем в острожке. Дмитрий Шуйский и Делагарди спешно двинули свои войска на выручку Валуева. 23 июня 1610 года их рати стали ночлегом под селом Клушином, в двенадцати верстах от Царева Займища. Соединение войск Шуйского и Делагарди с Валуевым сулило гетману Жолкевскому поражение. Но он знал, что никчемный Дмитрий Шуйский — не Михайло Скопин. Атаман Иван Заруцкий со своими донскими казаками и рать Ивана Салтыкова — остаток тушинских боевых сил — в тот же день, 23 июня, соединились с Жолкевским. Велев Заруцкому и Салтыкову быть готовыми к выступлению, когда прикажут, Жолкевский не мешкая двинул конницу к Клушину и на рассвете 24 июня с большой осторожностью вышел к нему.

…Дмитрий Шуйский пировал в своем золототканом шатре. Делагарди, хитрый швед, тянул ароматный золотистый аликант и хвастался напропалую:

— Увидишь, как я приволоку тебе гетмана. Делагарди слов на ветер не бросает.

Дмитрий, тоже изрядно хмельной, поддакивал:

— Мы злого ляха посадим в клетку!

— Можно в клетку, а можно и на сук, — хохотнул швед, налегая также на икру и другие кушанья, которые всегда в обозе у царского брата были в изобилии. — Мы, шведы, любим хорошо кушать. Кто хорошо кушает — тот хороший солдат. Шведы — хорошие солдаты, шведы всех били, побьем и Жолкевского. — Делагарди грохнул о стол кубок, расплескивая вино.

Вошел воевода передового полка Василий Бутурлин. Мужественное, суровое лицо Бутурлина сделалось еще жестче, когда он увидел беспечное веселье военачальников. Царского брата он презирал.

— Не выслать ли охранение на Смоленскую дорогу?

— То нам не в надобность, — отмахнулся Шуйский, — кого ты, Бутурлин, напужался? У гетмана разве сила? Поддадим — полетят шматья.