Кейт Мэннинг - Мoя нечестивая жизнь

– Куда ты ее поставишь? – спросила она, вручая мне пузырек.

Я поставила его слева от «Камфоры». Миссис Эванс осталась довольна, и я добрым словом помянула миссис Темпл, заставлявшую меня читать.

– Если не придерживаться алфавитной классификации, у доктора могут возникнуть затруднения. – Миссис Эванс окинула взглядом помещение. – Тебе надо изучить систему.

– Я буду стараться не делать ошибков, – сказала я.

– Не делать ошибок, – поправила миссис Эванс. – И ты их не сделаешь.

Она показала, как менять пробки у бутылок, в каком порядке расставлять, где лежит маленькая книжка, в которой доктор записывает формулы и состав лекарств. Думая, что я не вижу, она украдкой сунула себе в карман пузырек. Но я все видела. И рука у нее дрожала.

– Сулема? – спросила она, и я поставила бутыль по соседству со «Спорыньей». – Очень хорошо, Энни. Ты прекрасно справишься.

Теперь пузырьки с лекарствами в кабинете расставляла я. Под номером первым шла склянка «Алоэ», «Барбарис» был впереди «Боярышника», а «Пустырник» – позади «Пижмы». Долгие недели миссис Эванс показывала мне, как смешивать лекарства, как из капли получается драхма [34], когда применять наполнитель, чтобы связать порошок, а когда порошок лучше растворить в вине или горькой настойке, когда пилюли лучше формовать, а когда прессовать и как использовать весы.

– Точная дозировка очень важна, – говорила миссис Эванс. – Три скрупула равны одной драхме, а восемь драхм – унции. Одна унция пижмы сделает чудо, а две могут убить женщину. Одна драхма опиума облегчит страдания, а две – смертельная доза. Капля скипидара – неплохое рвотное, а дашь больше – пациент разболеется. Для порошка используй только спорынью с шелухи ржи и помни, что это средство ненадежно и может нанести вред. Рецепты, – подчеркивала она, – следует соблюдать В ТОЧНОСТИ.

Смешав то или иное лекарство, я наполняла им бутылочки, закупоривала, наклеивала этикетки и ставила в шкаф.

Я чистила ступку и пестик, тщательно вытирала пролитые капли и просыпанные порошки со столешниц. Когда в кабинете принимали пациента, мне следовало ждать в закутке под лестницей. Если после операции стол или пол были в крови, мне надлежало все тщательно вымыть.

– Это всего-навсего кровь, – говорила миссис Эванс. – Если она не твоя, к чему пугаться?

– Да, мэм.

– Нет причин нервничать, что бы ты ни обнаружила в мусорном ведре. Просто отнеси во двор и сожги.

Я волокла ведро на помойку, умирая от желания заглянуть, что в нем. Однажды я распознала куски кетгута (видимо, был некачественный и его выбросили), видела мертвых пиявок, похожих на куски сырой печени. В другой раз марля была вся в экскрементах и в чем-то желтом. Порой марля была черной от крови и с плотными склизкими сгустками.

– А ты не глазей, коли противно, – поучала миссис Броудер. – Всего-навсего кровь.

Как-то утром я обнаружила, что и во мне есть кровь. Боль обволокла меня изнутри, точно подкладка, пришитая крупными стежками. Я скрючилась, стонала, но боль не отступала. Пришлось пожаловаться миссис Броудер.

– Я умру? – прошептала я.

Та засмеялась:

– Просто ты стала женщиной, как все мы. И давай надеяться, что ты не помрешь, а то мне опять придется бегать по этой проклятущей лестнице.

По ее словам выходило, что ничего ужасного со мной не стряслось, но боль будет теперь посещать меня регулярно раз в месяц и надо быть готовой. Она достала старую простыню, разорвала на полоски и вручила мне:

– Тебе понадобится тряпица. Потом выстираешь в холодной воде и повесишь сушиться, да подальше от людских глаз, в подвале, что ли. И послушай-ка. Будь осторожна, поняла? Тут какие-то мальчишки с площади уже подкарауливали тебя и эту твою подружку, соседскую Грету.

– Она мне не подружка.

Грета была служанкой у лавочника Пфайфера, из немцев. Они все были немцами. Жили они над лавкой, в которой торговали всякой галантерейной дребеденью, а Грета спала в чулане при лавке. У нее были черные волосы, ямочки на щеках, и, хотя мы с ней каждое утро встречались у колонки, она меня словно не замечала. Да и я с ней не заговаривала. Эти капустные души, как их называла мама, не любят ирландцев, а мы не любим их. От них несет кислятиной.

– Она могла бы быть твоей сестрой, – заметила миссис Броудер. – С такими-то черными волосами.

– Еще чего, – пробурчала я. – Моя сестра не такая задавака.

Как же мне хотелось, чтобы Датч была здесь и перебирала сейчас со мной бобы.

– Ты следи за собой, – продолжала наставлять миссис Броудер. – Таким девушкам, как ты, с парнями нужно держать ухо востро.

– Почему?

– Узнаешь когда-нибудь. Впрочем, надеюсь, не скоро. И не смей казать носа за дверь, когда я ухожу домой.

В тот же вечер, как только миссис Броудер ушла, я немедленно выскользнула через кухонную дверь и устроилась на ступеньках с двумя кульками – один с вишней, другой с грецкими орехами. Что за опасность подстерегает меня за дверью? Вопросов я старалась не задавать. Молча полировала латунь. Опорожняла судна. Подметала и мыла полы. Ковры. Крыльцо. И никаких вопросов. Но я смотрела и слушала, подбирая обрывки информации, словно мусор, рассыпавшийся по улице из помойного ведра.

Самой интересной комнатой в доме была библиотека. Там был деревянный скелет, а на стене висела бумага в рамке, где говорилось, что Уильям Эванс является сертифицированным физиологом. Книги занимали все стены от пола до потолка, сплошь в кожаных переплетах, и каждая размером с булыжник для мостовой.

Однажды, стоя на стремянке, я вытирала фарфоровую голову, которую звали Френология по Л. Н. Фоулеру. Голова была вся в голубых линиях, я уже понимала, что они делят череп на разные части, каждая из которых имеет свое название, например: Эгоистичные Сантименты, Литературные Способности, Сосцевидный Отросток, Чувство Ужаса, Равнодушие, Справедливость и Остроумие и т. д. Я натирала Жажду Жидкостей, когда доктор Эванс, как обычно сидевший за столом, откашлялся и произнес:

– Жена говорит, ты хорошо читаешь.

– Стараюсь.

Я не сказала ему, что больше всего обожаю читать «Полицейский вестник», который покупает миссис Броудер, – изнасилования, грабежи, убийства и перерезанные глотки. Доктора я боялась – его молчаливости и холодности. Лицо у него было круглое, и круглые очки в проволочной оправе смотрелись немного смешно. Читая, он обычно потирал щеку. На веке у него была бородавка.

– Я бы тебе поручил применить алфавитную систему моей жены вот к этим книгам по медицине. Расставь их по названиям. – Он показал на огромную стопку, высившуюся на полу подле стола.

– Да, сэр. Я постараюсь.

Он кивнул и погладил бороду. Борода была густая и седая, с черными вкраплениями. Доктор опять откашлялся и указал на полку у себя за спиной: