Алексей Толпыго - Загадки истории. Злодеи и жертвы Французской революции

…Существует новелла о пророчестве Казотта. Рассказчик якобы в конце 1788 года был в салоне герцогини де Граммон, где все присутствовавшие аристократы с большим энтузиазмом обсуждали грядущую революцию. Однако один из гостей, Жак Казотт, заявил собравшимся: «Все вы доживете до этой революции, но вы, мсье Николаи, умрете на эшафоте, вы, мсье Байи, – на эшафоте, вы, мсье Мальзерб, – на эшафоте… вас, герцогиня, – обратился он к хозяйке, – также повезут на эшафот в простой повозке, со связанными руками…»

«Вот увидите, – улыбнулась герцогиня, стремясь сгладить неприятное впечатление, – он даже не позволит мне исповедаться перед смертью». – «Нет, мадам. Последний казненный, которому будет дано право иметь при себе духовника, будет… – он остановился на мгновение. – Ну, кто же тот счастливый смертный, кто получит такую редкую привилегию? И то будет последней из его привилегий. Это будет король Франции».

Действительно, королю позволили исповедоваться и более того – исповедаться неприсягнувшему священнику; когда несколько месяцев спустя казнили королеву, ей уже не дали подобной «редкой привилегии».

Голосование о судьбе короля (в особенности – о казни) на несколько десятилетий разделило Францию. В следующие 20 лет важнейшим, что следовало знать о члене или бывшем члене Конвента (а эти люди еще много лет управляли Францией), это как он голосовал? Был ли он, как тогда говорили, вотировавшим (имелось в виду: голосовавшим за смерть) или нет?

Лидеры монтаньяров – Робеспьер, Сен-Жюст, Билло – связали семьсот членов Конвента кровавой порукой: пути назад уже не было. Все разговоры о реставрации Бурбонов (а они несколько раз велись в следующие 6–7 лет) срывались именно потому, что эмигранты и их глава «Людовик XVIII» (старший из братьев казненного короля) отказывались дать достаточные гарантии цареубийцам.

Казнь короля – это не просто казнь одного человека. Это тот камертон, по которому настраивается жизнь целой страны. Камертон, настроенный в январе 1793 года, звучал – когда громко, когда тише – более чем полстолетия. Понадобились Реставрация (1814 год), Июльская революция (1830 год) и Февральская революция (1848-й), чтобы вопрос о казни короля оказался окончательно забыт, вытеснен с повестки дня более насущными вопросами, «злобой дня».

Завершая этот рассказ, скажем, что вдову короля, Марию Антуанетту, казнили в конце того же 1793 года; что малолетний сын короля («Людовик XVII», как его называли роялисты) был передан на воспитание сапожнику Симону. После переворота 9 термидора и конца Террора его забрали от Симона, улучшили условия его содержания и даже обсуждали разные варианты (передать его Испании, где тоже правили Бурбоны, чтобы взамен выторговать какие-то привилегии, или даже посадить его на трон, чтобы править его именем), но все эти варианты кончились ничем, поскольку мальчик вскоре умер.

В течение ближайших 20 лет казалось, что казнь короля достигла цели, к которой стремились: Франция стала республикой. А воцарение Наполеона вроде бы окончательно подвело черту под притязаниями Бурбонов.

Но случилось иначе: Наполеон, вопреки всем ожиданиям, был низвергнут, и «эмигрантский король Людовик XVIII» действительно стал королем Франции и более того – относительно спокойно царствовал до самой смерти. Но его брат, Карл X, был свергнут революцией 1830 года, которая уж действительно бесповоротно покончила с Бурбонами. На престол сел Луи-Филипп Орлеанский, «король-гражданин».

Конец каждой из трех ветвей дома Капетингов был связан с последовательными царствованиями трех братьев: прямая линия закончилась царствованием трех сыновей Филиппа Красивого; линия Валуа – трех сыновей Генриха II и Екатерины Медичи; наконец, последними королями из династии Бурбонов были три внука Людовика XV – Людовик XVI, Людовик XVIII (Людовика XVII, как мы видели, не существовало) и Карл X. Трижды казалось, что престолонаследие более чем обеспечено – ведь сыновей много! – и трижды оно заканчивалось. В истории бывают странные совпадения.

Между двумя представителями младших ветвей королевского дома, о которых сейчас пойдет речь, мало общего. Но есть, пожалуй, один признак, который их объединяет: их боялись намного больше, чем они того стоили. Восемьсот лет монархической Франции оставались в силе – этих малозначительных людей меряли старыми мерками.

Герцогу Орлеанскому сильно не повезло. Его немалая прижизненная популярность сменилась колоссальной и всеобщей непопулярностью. Все партии дружно его чернили: роялисты – как одного из главных деятелей революции; республиканцы – потому что его казнь была со стороны Республики черной неблагодарностью; народ – потому что он был принц; аристократы – потому что он перешел на сторону народа; заговорщики – потому что он уклонился от участия в заговорах. Сохранилось немалое количество эмигрантских сочинений под заголовками типа «Преступления герцога Орлеанского». Двор обвинял его в революционности; после суда над королем его чуть не убили роялисты, а затем революционеры послали на гильотину. Можно было бы сказать: так всегда бывает с теми, кто не может идти прямой дорогой, да только в революцию зачастую и прямая дорога приводила на гильотину.

Однако действительно ли этот «евнух зла» (так обозвал его Мирабо, за что – увидим позже) был так уж плох?

Луи-Филипп Жозеф, герцог Орлеанский (впоследствии Филипп Эгалите) родился в 1747 году. Он был потомком Филиппа, младшего брата Людовика XIV. Прадед Луи-Филиппа Жозефа был тем самым знаменитым Регентом, который дал свое имя эпохе Регентства – эпохе освобождения от оков ханжества позднего Людовика XIV и мадам Ментенон, разгула, а также знаменитого банкротства Лоу (первая попытка ввести бумажные деньги – и первый блин, как всегда, комом).

Главная проблема Орлеанского дома состояла в том, что Орлеаны стояли слишком близко к трону. Как пишет Ламартин, «им не было места ни в народе, ни при дворе: они взяли его себе в общественном мнении». Герцог был очень богат, к тому же он получил огромное приданое за женой, Аделаидой де Пентьевр, – она была одной из богатейших наследниц Франции, да, пожалуй, и Европы.