Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный

Левкий, стараясь скрыть своё смущение, осмелился хвалить искусство письма, а Курбский, указывая на изображение, сказал:

— Страшна участь клеветников и лицемеров! Губители невинных гибнут в адском огне. Их терзают муками, каким они подвергали других; но муки их вечны. — И, схватив руку дрожащего архимандрита, который отступил от образа, Курбский прошептал: — Вот что готовят себе злодеи, преподобный отец!

— Чародеи и обаятели, — отвечал Левкий, вздыхая и не смотря на икону.

— Нет страшнее чародейства, как злоречие клеветы, — заметил Курбский.

— Радуюсь, князь, прибытию твоему! — проговорил митрополит, прерывая речь князя и приглашая его сесть на скамью, покрытую суконной паволокою.

Левкий хотел удалиться.

— Можешь остаться, — сказал Макарий. — У меня с князем нет тайны; Андрей Михайлович будет говорить при тебе.

— Я спешил в Москву просить за невинных; царь не дозволил мне предстать к нему; зложелатели торжествуют. Святый владыко, удостой быть посредником между мною и государем.

— Велики заслуги твои, князь Андрей Михайлович, — сказал митрополит. — Голос мой ничего не прибавит к ним. Посредство моё в делах духовных; не касаюсь суда мирского и воли мирской.

— Первосвятитель, — возразил Курбский, — когда у подножия трона измена расстилает сети для пагубы невинных, тогда мудрость духовная может стать пред троном в заступление истины.

— Разделяю с тобой скорбь о бедствии невинных, но не мешаюсь в дела синклита. Господь зрит мысли и сердца. Обвинитель Адашевых пред тобою; сам Левкий свидетель, что, призванный государем в думу, я говорил за обвиняемых, просил не судить их заочно и допустить к оправданию. Не хочу более печалить старость мою и надоедать государю; вижу, что пора мне сложить бремя моё, отойти к житию молчальному. Левкий, ты можешь сказать государю о желании старца Макария.

— Не оставляй нас, владыко, — сказал Левкий, вздыхая. — Ты первосвятитель церкви, столп православия.

— Не трать льстивых слов, — сказал митрополит, — я знаю тебя, и ты меня знаешь.

— Святитель, — сказал Курбский, — в безмолвной жизни ты будешь служить себе; ныне служишь церкви и царству и ещё можешь возвысить голос в защиту гонимых.

— Церковь молит о них пред престолом Господним, — тихо сказал Макарий.

— Но бедствия их не смущают ли душу твою? — спросил Курбский.

— Не смущайся бедствием добрых! «Блажен иже претерпит искушение, зане искушён быв приимёт венец жизни».

— «Претерпевый до конца, той спасётся», — прибавил Левкий.

— Так, Левкий, спасается тот, кто потерпел от наветов, но наветнику нет спасения.

Говоря это, митрополит взял из рук Левкия список с завещательной грамоты Даниила Адашева.

Курбский устремил проницательный взгляд на архимандрита.

— Скажи, — сказал митрополит Левкию после некоторого молчания, — в чём ты обвиняешь Даниила Адашева и по смерти его?

— Великий первосвятитель! — отвечал Левкий, не поднимая глаз. — Он положил на слове отказать святой Чудовской обители огородную землю в Китае, за торговой площадью. Отправляясь в Ливонию, писал нашему келарю, что если Бог пошлёт по душу, и тому месту быть за святою обителью; но в грамоте оказалось, что мимо Чудовской обители отдано то место, где гостунское училище, и сказано взять для того же училища данные отцу келарю в ссуду для обители четыре рубля московскими деньгами да полтину московскую.

— У сей грамоты, — сказал митрополит, — сидел отец его духовный от Ильи пророка, и в грамоте означено, где что дать ему и с кого взять. Отменить намерение он был властен.

— Обитель нуждается в перестройках келейных, отдачею же денег под училище это приостановится...

— Стыдись, Левкий, удерживать достояние сирот и детей. Обители обогащены дарами царей и бояр, а для вертограда наук ещё способов мало.

— Многие науки во вред душе, — сказал Левкий.

— Не видит ли Левкий чародейства в науках? — спросил Курбский.

— Не гневайся, князь, — отвечал Левкий, — и дай молвить слово: ты знаменитый воин, но Адашевы опутали тебя волхованиями.

— Довольно! — прервал сурово митрополит. — Я уже слышал твои наговоры.

— Левкий, — сказал Курбский, — благодари Бога, что сан твой и присутствие первосвятителя ограждают тебя; но помни суд Божий.

— Ты мне грозишь, князь, в присутствии владыки?

— Я говорю пред владыкою и то же скажу пред царём, хотя бы заплатил жизнью за истину...

— Князь, скрепи сердце, — сказал митрополит. — Не для того я удержал Левкия, чтоб воспалить гнев твой. Я желал показать тебе, что не верю и не потворствую лукавым наветам.

— Прости скудоумие моё, преосвященнейший владыко, — сказал Левкий. — Пред державным государем говорил я в простоте сердца. Глас народа — глас Божий; везде знают Адашевых; велико слово государево. Содрогался я, слыша от него самого, что Адашевы и новгородец Сильвестр обаянием омрачили царские очи его и владели державною волею.

— Не обаянием, но страхом Божиим, — возразил Макарий. — Сила их была не в чародействе, но в разуме и добродетели.

— Помилуй, владыко, ты ставил государя на царство, и браком его сочетал, а поп Сильвестр насылал повеления, и боярам, и воеводам делал что хотел!

— Господь послал его, — сказал Макарий.

— Господь и оборонил от него, — молвил Левкий... — А то он и Адашевы, сговорясь, отвращали государя от врачей телесных и врачества душевного; отговаривали не ездить на богомолье в отдалённые обители...

— На всяком месте слышит Господь Его призывающих, — сказал Макарий.

— Милует Бог, и государь увидел волков в одежде овчей...

— Но обличится и тот, кто в одежде ангельского чина, сеятель клеветы на пагубу добрых, — сказал Курбский.

— Князь Андрей Михайлович, не моя вина, что государь пожаловал простоту мою и со мною, смиренным, беседует. Гордым Бог противится, смиренным даёт благодать.

— Смирение в личине, — сказал митрополит, — благодать не в чертогах, где ты остришь меч казни.

— Не моя вина, владыко. Меч суда Божия на главу грешников. Завтра казнят чародейку Марию с её окаянным племенем.

— И не прилипнет язык твой! — воскликнул Курбский.

— Князь, — сказал Левкий, — разве неизвестно тебе, что в палатах царицы...

— Знаю, — перебил его Курбский, — что Даниил Адашев присылал к Марии травы, привозимые в Ливонию из-за моря; знаю, что Туров ими пользовался, но не знаю, кто первый осмелился назвать целебное зловредным и клеветать на добродетель.

— Клеветать? — повторил Левкий, — но царский врач объявил, что в зелье том зловредная сила, а Даниил...

— Левкий! — сказал митрополит, — вчера кровь невинного обагрила землю; но здесь место оскорблять память доблестного вождя. Оставь у меня свиток, в котором начертана последняя воля невинно погибшего, и не смущай моего спокойствия.