Селим Ялкут - Братья

По ночам в городе беспокойно. Патриарший город, где мы живем, единственное место, которое можно считать безопасным. Здесь, даже при язычниках, селились христиане. Я могу быть спокойна, пока муж отсутствует по ночам, и мы — женщины и младенец остаемся одни. Слышно как перекликается стража на стенах, а по нашей улице даже ночью идет движение. Пока эти люди не знают отдыха, другие могут спать спокойно. Ранним утром я просыпаюсь от пронзительных криков. Это орут водоносы, за небольшую плату они доставляют нам воду. Все они — приверженцы Магомета, как и прочие мелкие торговцы, шныряющие от дома к дому, и знают правило — исчезнуть отсюда до захода солнца. Эти люди готовы довольствоваться малой выгодой, христианский купец считает таковую недостаточной.

Впрочем, здесь достаточно примеров истинно добродетельного служения. Рядом обитель госпитальеров — рыцарей Христовых, посвятивших себя заботам о страждущих. Кроме воинских обязательств, которые естественны здесь для любого мужчины, эти добродетельные люди пекутся об увечных, больных, неимущих и делают это с тем же терпением и радостью, с которой другие наполняют кошелек и набивают собственное брюхо. Они заботятся о каждом, не ожидая для себя земного воздаяния. В обители есть госпиталь, где проходят лечение десятки больных. За то короткое время, что мы здесь, благословение Господу, не было никаких войн и походов, но, как рассказывают, в другое время раненые и увечные не вмещаются в стенах и лежат прямо на улице. Но и тогда ни один из несчастных не остается без помощи. Для печати своей общины эти добрые самаритяне выбрали изображение лежащего страдальца со светильником в ногах и крестом в изголовье.

Болдуин, который всемерно способствует деятельности этих монахов, пожертвовал им целую деревню близ Иерусалима. Ее очистили от язычников, и сейчас готовят для нужд выздоравливающих и желающих примкнуть к ордену. А я, когда сообщаю брату свой иерусалимский адрес, пишу так: третий дом от аббатства Лемонье. Так малограмотные франки переиначили на свой лад слово Элеймон, что значит — Милостивый. Когда-то этим именем звали александрийского патриарха Иоанна — основателя этой общины. Несколько раз в году все они съезжаются на собрание, многие живут в разных районах Иерусалима или за его пределами. Тогда эти люди выступают процессией к церкви Святого Гроба, и шествуют по нашей улице. Однажды я была тому свидетелем. Несмотря на строгое облачение — в черных плащах с белым крестом на груди мой сын их совсем не боится и, когда я вынесла его из дома, тянулся к ним со смехом.

Я крестила сына в той же церкви, деятельным прихожанином которой был мой отец. Еще когда я носила ребенка, я загадала именно так, но боялась чрезмерным упованием разрушить мечту. Теперь это свершилось. Были все, кроме моего брата, который передал, что молится за всех нас. Пришли Артенак и Франсуа — два человека, которые связывают меня с прошлым. Артенак, конечно, изменился, и я, которая видела его ранее лишь мельком, не узнала бы теперь. Глаза остались живыми и внимательными. Видно, что он умен и, пожалуй, добр. А Франсуа выглядит странно. Он часто задумывается и, кажется, даже не слышит, что говорят. Но при этом проявил отменную храбрость и военное умение. Об этом сейчас говорят, многие ищут его дружбы, но сам он не стремится насладиться славой, его скромность чрезмерна. Мы с мужем принимаем его, как брата, и, если я пишу о странностях его характера, то лишь из желания быть добросовестной. Товий делит свою жизнь между нашим домом и казармами под королевским дворцом. Там немало мальчишек проходят военное обучение и готовятся к службе. Правила рыцарского посвящения здесь упрощены, сила духа и умение проявляются на поле сражения.

Упомяну о Зире. Они исчезает по ночам, едва убедится, что я сплю. Это одна из причин моих страхов. Я уверена, она посещает тайные сборища. Весь следующий день от нее пахнет дымом. Я думаю, Зира еще более укрепилась в идолопоклонстве. Когда я пыталась вразумить ее, она глянула на меня широко открытыми глазами, как на дурочку. Но за ребенком она смотрит хорошо, за время, что мы здесь, у него не болел даже живот. И улыбается он так, что сможет растрогать ангела. Но все же я неспокойна. Что, если она заразит сына своими суевериями. Я не могу сказать об этом никому, даже Раймунду. Представляю, что он начнет воображать. Нет, пусть остается все, как есть.

И за Раймунда тревожно. Я уже говорила, он служит в ночной страже. Им приходится немало заниматься грабителями, которых хватает в городе. Здесь есть, где укрыть себя и награбленное. Под Иерусалимом тянутся подземелья, которые остались с тех времен, когда иудеи добывали камень для своего храма и гробниц. Там же под землей тянутся русла высохших ручьев. Разбойники и бродяги хорошо знают эти места, могут обитать в них месяцами, выходя лишь на промысел. В детстве меня пугали рассказами о подземельях в районе Соломонова храма, где даже конный может проехать в полный рост. Раймунд и его люди внезапными налетами пытаются справиться с негодяями. Захваченных в плен и убитых выставляют на площади для опознания. Должна отметить, судят здесь по справедливости, но, если вина считается доказанной, казнят без жалости. Желающих поглазеть сходится немало. Раймунд, как и я, не испытывает удовлетворения от этого зрелища, но такова его работа — присутствовать при казни.

Многие преступления имеют сатанинский характер. Как ни странно, но именно в этом городе, который самой судьбой назначен Господу, его поминают здесь не намного чаще, чем Дьявола. Тот не оставил этих мест, прячется рядом и воодушевляет своих слуг. Я уже упоминала о таинствах, которые привлекают язычников, подобных Зире. Повсюду на углах улиц видны черные от сажи камни. Многие козни связывают с иудеями, говорят, они могут вызвать Дьявола даже из преисподней. От Соломонова храма осталась одна стена. С ней не справились даже римляне, которые объявили, что уничтожили этот город навсегда. С тех пор миновала тысяча лет, а стена стоит. Иудеи чтут ее, как свою главную святыню, и пробираются сюда по ночам, тайно. Среди камней наши постоянно обнаруживают клочки пергамента или ткани с непонятными письменами. Мы должны верить иудеям, что знаки эти содержат безвредную молитву. Греческие епископы объявили их проклятиями в адрес христиан, обращенными к самому Дьяволу. Латинские пастыри, как кажется, не поддерживают греков открыто лишь из обычной неприязни. По крайней мере, римский епископ не стал возражать, когда за вложение записок было объявлено строгое наказание. Но иудеи научились обесцвечивать свою плоть и проникают к стене безнаказанно. Недавно один из таких, захваченных людьми Раймунда около стены, несмотря на строгость дознания, так и не признал вины. Пришлось его его отпустить. Наши сокрушались, что не было испытания водой и крестом. Если крест увлекает человека на дно, то он объявляется невиновным, а если оставляет сверху, вина считается доказанным. Я же испытываю сомнения, неужели лучше утопить невинного, чем отпустить грешника? Раймунд со своими объехали улицы, где селятся иудеи, и на каждом углу громко объявили: впредь за богопротивные записки наказывать строго, тюрьмой и даже смертью. В толмачах здесь нет недостатка, многие обратились в христиан, но, как подозревают у нас, больше для вида.