Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

Царь приехал в Особую армию смотреть полки: и ему самому, и генералу Алексееву, командовавшему штабом Ставки, очень важно было понять, что происходит с армией, кто в ней остался, какие солдаты способны воевать, а какие нет. По печальным подсчётам штаба инфантерия уже шесть раз успела сменить свой состав — на место опытных, способных сломить любого противника солдат пришли мокрогубые новички, которые максимум что умеют делать — грызть семечки.

Семечки вообще стали неким велением времени, символом поражения, этакой подсолнуховой чумой — от них некуда было деться ни на фронте, ни в тылу. В Петрограде все тротуары были заплёваны шелухой, на улицах стояли солдаты в шинелях с оборванными пуговицами и, глядя пустыми глазами на шпили городских соборов, грызли семечки. Таких солдат было много.

Люди с офицерской косточкой, знающие цену чести, были выбиты, на их место пришли запасники — представители среднего сословия, которые... тоже начали грызть семечки, хотя солдат, из которых они выросли сами, за людей не считали, вот ведь как.

Появились так называемые «земгусары» — бойцы земско-городских союзов, которые наладили бесперебойный конвейер доставки в армию, прямо в окопы, прокламаций и политической литературы. Революционеры считали, что армия мешает им, боялись людей в шинелях — особенно фронтовиков, у которых отсутствовало чувство страха, — и стремились армию разложить. Поезда земсоюза были по самые крыши забиты подрывной литературой, на станциях её раздавали пудами, без всякой меры.

Было тревожно. Неизвестность угнетала людей.

Царь выглядел усталым, под глазами вспухли серые мешки, кожа на лице также была серой, нездоровой. Опрятная солдатская шинель была на нём глухо застёгнута. Он неторопливо прошёлся вдоль строя, потом остановился около одного из полков, возглавляемого молодым полковником, с неровной клочковатой бородой, попросил, именно попросил, а не приказал, голос у Николая был прерывистым, со сбитым, неровным дыханием:

— Прошу выйти из строя тех, кто находится в полку с августа четырнадцатого года.

Царю хотелось узнать, остались ли в полках солдаты, которые два года назад гнали немцев назад с такой скоростью, что у тех встречным потоком воздуха сбивало с голов тяжёлые каски «фельдграу».

Строй колыхнулся, замер, потом снова колыхнулся и опять замер — на плац вышли всего два человека — два солдата в поношенной форме с георгиевскими медалями на рубахах.

Николай посмотрел на них удручённо, было видно, как на шее у него подпрыгнул кадык, и самодержец, ничего не сказав, двинулся вдоль строя дальше.

Остановился около другого полка, повторил просьбу:

— Прощу выйти из строя тех, кто находится в полку с начала войны.

Строй шевельнулся дважды, и из него также вышли два человека — один с левого фланга, другой с правого — приметный гренадер с пшеничными усами и крупным носом-картофелиной, украшенный Георгиевским крестом, рядом с ним встал тщедушный заморыш с туго набитым «сидором» за плечами.

Брусилов, следовавший за царём словно тень, отступил на несколько шагов, сделал знак адъютанту и негромко скомандовал:

— Коней!

Подогнали двух лошадей: царскую и командующего фронтом. Брусилов прежним негромким тоном — голос его не был слышен выстроившимся солдатам, — предложил Николаю:

— Пожалуйте в седло!

Царь беспрекословно подчинился, забрался в седло, сделал это ловко — он был прирождённым наездником, и это производило впечатление на солдат. Брусилов вспрыгнул в седло следом. Дальше они инспектировали полки Особой армии верхом.

Царь остановил коня около третьего полка — пожалуй, самого малочисленного из всех, полк был наполовину вырублен в последнем сражении у Ковеля. Несмотря на малочисленность, полк дружно гаркнул, приветствуя государя, тот приложил к козырьку руку и произнёс тихим голосом:

— Прошу выйти тех, кто служит в полку с начала войны.

Строй колыхнулся, опять вышли два человека — словно двойка была заколдованным числом — пожилой унтер-офицер с двумя Георгиями на груди и высокий, схожий с жердью рядовой в собранной спереди оборками рубахе. Корнилов, увидев его, поморщился: давно не попадались в солдатских рядах такие чучела.

Царь на неопрятность солдата не обратил внимания, тронул поводья коня и двинулся дальше: то, что он видел, производило удручающее впечатление. Но что есть, то есть — картина эта была реальной.

Из рядов четвёртого полка на просьбу Николая не отозвался ни один человек — там «старички» отсутствовали.

Для царя и Брусилова в армии был приготовлен торжественный обед, но обедать они не стали — сели в автомобили и в сопровождении конвойной сотни отбыли.

Корнилов заметил, что в конвойной сотне у Николая было много людей в черкесках с газырями — почти половина. Держались кавказцы и азиаты кучно, особняком, скалили белые зубы и при каждом удобном случае стремились джигитовать — лихачили отчаянно, носились, стоя на сёдлах, либо, как в цирке, выдёргивали ногу из стремени и, повиснув на другом, скакали вниз головой. Это производило впечатление. Корнилов подумал о том, что в корпусе неплохо бы завести свою конвойную сотню из инородцев.

Идея эта нравилась Корнилову — он вспомнил свой поход совместно с текинцами в Афганистан, к крепости Дейдади, когда он и сам, обрив наголо голову, переоделся текинцем.

Славное было то время! Неужели оно ушло в прошлое навсегда и ничего от него не осталось, кроме слабых всплесков памяти?

Из Петрограда приходили неутешительные вести. Там за спиной царя развернулась отчаянная борьба за власть. В неё включился Родзянко, недавно приезжавший на фронт, — он возглавил самую многочисленную группу знати, желавшую свержения династии Романовых, во второй эшелон входила так называемая либеральная оппозиция, провозгласившая ликвидацию самодержавия, — либералы хотели создать в России демократическую республику, облизывались, как коты, узревшие большие запасы колбасы и сметаны, носились со своей идеей, но не знали, как её реализовать, и третья группа — революционеры, подполье, находившееся в России, плюс эмиграция. Как разумел Корнилов, это была самая опасная, самая реальная группа, которая могла взять власть и закрутить гайки так, что тошно будет всей России.

Ещё в 1915 году, когда отмечали годовщину Великой войны, Гучков [40] Гучков Александр Иванович (1862-1936) — депутат и с 1910 г. председатель III Государственной думы. В 1915-1917 гг. — председатель Центрального военно-промышленного комитета, в 1917 г. — военный и морской министр. Один из организаторов выступления Корнилова в августе 1917 г. Эмигрировал. выступил с призывом вести войну на два фронта. Первый фронт — это, естественно, Германия, второй — существующий российский строй, царь и его окружение.