Валерий Поволяев - Жизнь и смерть генерала Корнилова

— Давай, дядя Ваня, я пока маралёнком займусь, а ты дуй к китайцу — вдруг он действительно вздумает куда-нибудь намылиться? А без ханки — всё равно, что без... В общем, трофей твой только зря съедим, пропадёт продукт. — Созинов ткнул пальцем в остывший бок маралёнка.

Через полчаса Подголов принёс две литровых крынки с ханкой. Поставил ханку в тёмное прохладное место — под скамейку в штабной комнате. А чтобы она не выдыхалась, придавил крынки фанерками, сверху положил по обломку кирпича.

Корнилов появился в сумерках — прибыл на дрезине, в новой форме с серебряными погонами полковника Генерального штаба, при аксельбантах, также положенных генштабистам по уставу, при офицерском Георгии, способным украсить любой военный мундир.

Приняв рапорт командира поста, Корнилов неспешно прошёл во двор, где горел костёр, вокруг которого, вскочив с брёвен, стояли стражники. Подголов вытянулся перед полковником — старший урядник не только выше ростом сделался, он даже, кажется, помолодел.

— Спасибо, ваше высокородие, что почтили...

Корнилов, прерывая старшего урядника, махнул рукой:

— Роду я такого же, как и вы, урядник, так что нечего тянуться передо мной.

Подголов вытянулся ещё больше, пробормотал внезапно осипшим от волнения голосом:

— Премного благодарен!

— Полноте, урядник. — Корнилов достал из кармана серебряный портсигар с изображением порт-артурской крепости, звонко щёлкнул им, словно бы хотел проверить замок, перевернул. — Здесь есть надпись, специально выгравирована. — Корнилов поднёс портсигар к глазам, прочитал громко и чётко: — «Старшему уряднику Подголову И.В. за успехи в охране границы».

Полковник вручил портсигар Подголову.

— Служу Государю и Отечеству! — запоздало гаркнул тот, прижал руки к бёдрам, будто находился в парадном строю. Глаза у Подголова сделались влажными.

Корнилова угостили дедовской ханкой. Полковник не отказался, выпил — ханку пили из оловянных солдатских кружек, — поймал кончиком языка последнюю каплю, прижал её к нёбу, раздавил, прислушался к вкусу. Почмокав выразительно губами, похвалил:

— Хорошая хана!

На землю опустился вечер; в ясеневой листве прошелестел ветер, увидев высокое начальство, запутался в ветках и умолк сконфуженно; в небе зажглись мелкие, тусклые, будто их давно не чистили, звёзды.

— В России, ваше высокородие, звёзды более радостные, чем здесь, — сказал Подголов полковнику, — что ни звёздочка, то будто свечечка в небе. Словно бы удача какая. А здесь... — урядник задрал голову, — здесь звёзды, наверное, и русских слов не понимают.

Василий Созинов подарил Подголову револьвер, который добыл в драке с Янтайским Лао, на досуге разобрал его, почистил, смазал. Не револьвер оказался, а загляденье.

— Бой у него зверский, дядя Ваня, — сказал он, — осечек не даёт. У такого револьвера патроны даже без пороха и капсюлей стреляют. Держи! — Созинов вложил револьвер Подголову прямо в ладонь и, вздохнув, неожиданно услышал, как у него в горле что-то заскрипело, запершило, и увядший разом голос сделался влажным. — Мысль была себе оставить, но мне этот револьвер держать у себя нельзя. А тебе в самый раз.

— Почему же тебе нельзя?

— Он ведь принадлежал Янтайскому Лао. А Лао, ты знаешь, убил моего брата...

— Ну, Ивана, может, убил и не Лао, а кто-то другой, из его разбойников, этого ведь никто не знает...

— Лао убил... Точно Лао, — убеждённо произнёс Созинов, — я это дело вот чем чувствую, — он похлопал себя ладонью по груди, — мотором своим.

— Ладно, не будем по этому поводу спорить, — проговорил Подголов тихо. — Спасибо тебе, брат, за подарок.

Через час полковник Корнилов отбыл с поста — его ждала Таисия Владимировна. Она относилась к числу женщин, которые никогда не надоедают — сколько ни будешь с ней общаться, всё равно это общение будет желанным, каждая встреча с нею — это встреча внове, вызывает ощущение тепла, благодарности, нежности.

Вскоре Таисии Владимировне предстояло возвращаться в Петербург, к отцу. Корнилов набрал ей целый мешок чаги, снабдил также разными китайскими снадобьями.

— Не забывай про чудодейственную силу чаги, Тата, — наставлял он, передавая мешок жене.

— Я всё запомнила, Лавр, и — записала.

— Записала — это хорошо, Тата. Я тоже порой стал выпускать из виду важные детали, — Корнилов поднёс к виску пальцы, помял выемку, — раньше такого не было, а сейчас — увы... Поэтому тоже начал записывать себе в полевой блокнот: сделать то-то, сделать сё-то...

Через неделю на пост номер четырнадцать из штаба отряда пришло сообщение: младшему уряднику Созинову Василию Васильевичу присвоено звание урядника. На погонах у него теперь вместо двух лычек будут красоваться три.

Созинов к повышению в чине отнёсся спокойно. Хотя губы у него горько дрогнули.

— Все свои лычки, все три, готов отдать за то, чтобы ожил братуха Иван. К лычкам готов добавить Георгия, — он поддел пальцем серебряный крест, — лишь бы Ванька мой был жив...

Смахнув комара, усевшегося на шею — здоровенный прилетел кровосос из тайги, наполнился, как бочонок, кровью, сделался рубиновым, — Подголов понимающе кивнул:

— Я бы и свою лычку, широкую, добавил к твоим, не пожалел бы, лишь бы Иван был бы рядом с нами.

Созинов благодарно и печально махнул рукой, сощипнул кончиками пальцев что-то с глаз — то ли слезу, то ли налипь, то ли ещё что-то, со вздохом наклонил голову:

— Спасибо тебе, дядя Ваня... Но чего не дано, того не дано... — Он снова вздохнул.

В августе одиннадцатого года полковник Корнилов получил новое назначение — стал начальником Второго отряда. Этот отряд был больше Третьего, считался в Заамурском пограничном корпусе генерал-лейтенанта Мартынова элитным.

Несколько раз Корнилов пробовал привлечь Мартынова на свою сторону — Сивицкий, несмотря на членов комитета по снабжению, продолжал гнать в корпус гнилую муку и гнилую рыбу, наживался на этом открыто.

Однако гораздо больше Сивицкого наживались разные его подрядчики, помощники, посредники, сводники, десятники, заместители с приказчиками и пристяжными — вся эта свора гоп-стопников с толстыми золотыми цепями, перекинутыми через плотные, набитые по самую пробку отменной едой животы, собравшись вместе, просто-напросто обгладывала заамурцев до костяшек.

У Мартынова всегда серело лицо, когда Корнилов заводил разговор о поставщиках гнилья в корпус и просил вмешательства. Генерал всякий раз демонстративно вскидывал пухлые ладони:

— Голубчик, постарайтесь обойтись без меня, ладно? И очень прошу на будущее: не вмешивайте меня в это дело. Ладно?

— Ваше высокопревосходительство, — голос Корнилова наполнялся звонкими укоризненными нотами, — ведь речь идёт о здоровье солдат целого корпуса...