Николай Задорнов - Хэда

– Знаете, по понятиям буддистов, – говорил юнкер, – от созерцания самых верхних чистых ступеней земли человек становится чище...

Великий океан извечно катит свои угрюмые воды под железной стеной Камчатки. Посередине его вод высочайшие гряды огнедышащих гор, с докрасна обгоревшими обрывами. Лес растет на камнях, огонь в земле и бездонная глубина в море. Из земных недр жидкий огонь бежит вверх, к горлу снежных сопок. Серые облака пристанут к снежным конусам и отдыхают, кутая их. Чистый вид вулканов – праздник, вершины показываются редко.

Огонь ударит из жерла сопки, посыплет пепел на людей, на их суда и жилища. Сопка засопит. Страшная сила тряхнет всю Камчатку. Ветер погонит тучи пепла на океан. Плеснет волна, прокатится от неба до неба, вода съест пепел и станет чиста по-прежнему.

Океан забушует, с силой кидает воду на скалы под бока огнедышащих гор так, что вздымаются облака чистой пены. Океан дышит тяжко, желая, как глубинный жар, потрясти Камчатку. Но не может. Вулкан не может засыпать пеплом океан, и океан не в силах тряхнуть сопками. И бьется, и гремит, грохочет и воет.

Океан и светел, и покоен, бел и синь...

Кит, играя, подымает темный горб в волнах, касатки ходят, высекая белые искры, вперебой волнам режут их гребни поперек, как кривые сабли, подымая водяные веера.

Весенний холодный ветер мчится по волнам... Город притаился где-то в морщинах земли, в складках вулкана.

«Не забывайте, господа, что снега и льды мы ежедневно видели... на Фудзи! – хотел бы сказать Можайский. – Дело не в снегах на горах, и не во льдах, и не в том, что повеяло величьем и холодом, за которым почувствовалась скудность жизни. А в том, что, как всегда, идет у нас с кем-нибудь война». На душе становилось холодней от этих мыслей, глушилась долгожданная ликующая радость от встреч с родной землей.

– Если сравнить с Фудзиямой, то здесь красивей! – сказал полковник Лосев, озабоченный в это утро и пушками, и самодельными картузами зарядов, и давно не стрелявшими артиллеристами, но не желавший обнаруживать беспокойства. Он впервые видел Камчатку.

– Мрачней, – заметил Пещуров.

Красивей! И мрачней! А кто это знает? Путятин и сам видел впервые эту панораму величественных вулканов и был тронут, сквозь напряжение и ожидание опасности. Величественней, чем вид в заливе Суруга!

«У японцев Фудзи стала средоточием народной жизни, – подумал Можайский, – она сотни раз изображена и описана, опоэтизирована и обожествлена». Как-то Путятин спросил Кавадзи: «Фудзи – бог или богиня?» Кавадзи задумался. «Наверно, конечно, мужчина!» Хотел сказать; рыцарь, богатырь, божество мужского рода? А мы считаем богиней, символом Японии, ее матерью. А что Камчатка? Пушкин хотел написать о ней роман, из всех, кажется, писателей наших он – единственный.

Утро.

«Хэда» идет под железным берегом Камчатки. Отвесы черных стен высятся над ней. Да, это второй Севастополь! По всему горизонту видны мачты кораблей. Готовится кровавый бой – штурм.

«Долго мы ждали в эту войну встречи с ними, – думает Можайский. – Годы прошли, само имя их ослабло в памяти, превращалось в далекое, почти отвлеченное понятие. И вот они! Стоят перед Камчаткой у входа в Авачинскую бухту. Поверхность моря спокойна. А в стену Камчатки бьет и бьет, вздымая облака, мерно дышащий океан».

Как белые перья, стоймя воткнуты в поверхность горизонта корабли с парусами. На других мачты обнажены, реи полуопущены, похожи на обтрепанные или горелые деревья, на сухостойные лиственницы.

«Английский флот!» – думает Путятин.

Весь горизонт обложен кораблями. Чем дальше идет «Хэда», тем больше видно судов противника. У Петропавловска собрана большая сила. Камчатка в блокаде.

Можайский возбужденно заходил по юту. Леше Сибирцеву часто приходили в голову совсем не офицерские мысли. Глядя на вражеские суда, он однажды заявил: «Как интересно было бы знать, что это за корабли и что за люди, что у них за жизнь, чем они заняты. Познакомиться с ними!» Да, конечно! Англичане народ дошлый, Леша, а бьются смертным боем. Создали благородное государство, развили промышленную систему, создали колонии, мировую торговлю. Изобрели множество машин и устройств, написали книги и ученые трактаты против нас и друг против друга, и за себя, и против себя, и за и против человечества. Однако, при всем нашем интересе, сейчас они подойдут, хлестнут ядрами по нашим добрым намерениям беглым бортовым огнем... И ко дну пойдут все мои изобретения! А потом наши ответят когда-нибудь таким же огнем. Вот тебе и изобретения и совместные великие идеи, дополняющие друг друга открытия. Леша, Леша! Где ты? Славный, милый Сибирцев! Товарищ мой! Где твои благие замыслы? А поэтому надо бить первыми. Но чем?

– Туман подымается! – доложил Сизов с марса.

Рядом с адмиралом появился Иван Терентьевич. Прислуга стоит наготове у пушек. Впередсмотрящий – на носу. Видно, как ленивая пелена тумана подергивает поверхность воды.

– Стопушечный корабль, – рассмотрел в трубу адмирал. «Пожалуйте к бою!» – сказал он себе.

Ветер засвежел.

– Взять у грота два рифа! – командует Колокольцов.

Открылась Вилючинская сопка. С нее снесло облака. На «Хэду» под парусами идут два трехмачтовых судна.

Опять набегает пелена тумана, и чем ближе, тем выше становится. Туман закрыл совсем корабли. Штиль.

Спасительный туман, которого ждал Евфимий Васильевич.

– На весла!

– Пошел на весла! – срывается с места боцман.

Поставил в борт скобу, а в нее тяжелую гребь, вытесанную из бревна. Матросы ставят весла и становятся у каждого по двое.

Сквозь туман вспыхивает красный огонь. Слышится выстрел. Ядро проносится со свистом над мачтами. Матросы гребут изо всех сил. Теперь у каждого весла четверо.

Туман совсем сгустился. Полный штиль. По всем признакам, и неприятель должен заштилеть. Опять дважды выстрелили в тумане. И еще раз. Теперь огня не видно и гул выстрела глуше. Не слышно ядер. Цепкие матросские руки привыкли к гребле. Работающих сменяют, с матросами становятся на весла офицеры, чтобы не сбавлять хода. Идет сущая гонка.

Еще стреляют, но уж где-то далеко.

Шхуна выходит вдруг из-под тумана, как из-под крыши, и вся освещается солнцем. Перед ней три черных скалы торчат из моря, это Три Брата, известные по картам и описаниям. Вход в гигантскую Авачинскую бухту, окруженную хребтами и вулканами, всю сияющую солнечными просторами вод. Стена тумана теперь за кормой. Она надежно отгораживает «Хэду» от английского флота. За нами не гонятся. Мы дома! Россия!

– Ура, братцы!

Вся Камчатка сияет, залитая солнцем. День на исходе. Но что же это? На мысу, где вход в Ковш, нет никого. Во внутренней гавани ни судна, ни лодки. Кое-где выброшенные льдины дотаивают на берегу. Значит, англичане только что подошли и еще не входили. По их расчетам, тут еще льды и сильная крепость. Они готовы бомбардировать и штурмовать, они тут надеются все взять сразу. Поэтому не погнались за нами на гребных судах...