Валерий Поволяев - Атаман

Он почувствовал, а точнее — услышал, как на нем занялась шинель, на спине снова раздался громкий хлопок, резко, удушливо запахло горящей шерстью. Вытащив Тимофея Гавриловича на площадку перед домом, Вырлан повалился на землю, давя прилипшее к шинели пламя и кашляя от едкого жженого духа. Услышал, как недалеко взвыла и подавилась собственным голосам Кланя:

— Деда-а!

Тимофей Гаврилович еще был жив.

Обгорелое, с угольно блестящими скулами лицо его было страшным, борода спалена до самого подбородка и выше — до губ, лишь там, где были усы, осталось несколько клоков волос, кровоточащие губы были широко открыты — виднелись не испорченные цингой и годами зубы да темный, со вздувшимися венами язык... Вырлан сбросил с себя шинель, оставил ее дымиться на земле, подполз к деду.

— Тимофей Гаврилович! — он взял деда за плечо, но тут же отдернул руку — рубаха, сотлевшая в огне, отслоилась с куском кожи. — Тимофей Гаврилович!

Старик неожиданно засипел, в груди у него родилось ржавое клекотанье, он втянул в себя сквозь зубы воздух и замер.

— Все, отошел. — Вырлан перекрестился.

Кланя вздрогнула. Произнесла тихо и быстро:

— Нет! Потом, меняясь в лице и стирая рукой слезы, стремительно появившиеся у нее на глазах, добавила: — Нет!

Видно, ее сила была больше силы смерти: старик вновь засипел и открыл глаза.

— Вв... вы... — с трудом, задыхаясь и теряя сознание от боли, проговорил он, — вы... — старик никак не мог одолеть несколько слов, которые хотел произнести, хрипел, хлюпал кровью, скопившейся во рту, и не мог сказать то, что надлежало сказать на прощание Клане и Вырлану, — вы... — взгляд его напрягся, приобрел мученическое выражение, из уголков черного рта потекла кровь, пугающе красная, густая, старик с трудом одолел еще одно слово — взял-таки высоту, — живите...

Старик вздохнул тяжело и замолчал.

Кланя кинулась к нему, затрясла за руку:

— Деда! Деда! — Но старик молчал.

Вырлан опустился на землю, обхватил руками голову, замер, будто его прихватила сильная боль и теперь он пытается перебороть ее. Очнулся он, когда над ним склонился светлобородый казак, заглянул в глаза. Прапорщик поднял голову и, не узнавая казака, спросил:

— Чего нужно?

— Мы тут мертвяков собрали, ваше благородие. Своих — в одну кучу, чужих — в другую.

— Сколько нас осталось в живых?

— С вами и с Кланей — шесть человек.

— А... их? — Вырлан тяжело, морщась от боли, повел головой в сторону.

— Ни одного. Перебили всех.

— Надо вырыть три могилы. Две побольше, братских — для своих и-и... для чужих, одну — для Тнмофея Гавриловича, После этого нужно уходить. Всем! Кто куда может. Через сутки, максимум через сутки с хвостом здесь будут контрразведчики. — Вырлан поморщился, поводил плечами — гимнастерка на спине прогорела, в рванине было видно обожженное тело. — И вот еще что... Соберите все оружие, раздайте. Гранаты соберите отдельно. Мне нужно штук двенадцать гранат.

Гранат нашлось почти четыре десятка — карательная группа была вооружена до зубов. Вырлан собрал гранаты в мешок и сел на лошадь.

— Вы ройте могилы, я скоро вернусь, — сказал он казакам. — Без меня не хороните, — развернул лошадь на задних ногах, будто лихой наездник, хотя лихим наездником никогда не был, и поскакал в сторону выработок.

Казаки принялись рыть могилы. Лопат было всего две, остальные в шурфах; могилы рыли, сменяя друг друга, поочередно, угрюмо поглядывали на Кланю. Она сидела рядом с телом деда, молчала — лицо у нее было неподвижное, словно с мороза замерзшее — иногда протягивала руку к нему, гладила, всхлипывала зажато и снова замирала.

Казаки продолжали рыть могилы.

Вскоре до них донесся далекий взрыв, за ним второй — Вырлан гранатами подрывал шурфы.

Молча переглянувшись, казаки отставили лопаты в сторону.

— Вот и кончилась наша спокойная жизнь. Теперь травить нас будут... Как зайцев.

— В Китай надо уходить, в Китай... Подальше от Семенова и всей его шелупени.

— Можно и в Монголию.

— В Монголию нельзя. Это вотчина Семенова. Найдет.

— А лучше всего — во Владивосток. Я слышал — из Владивостока атамана поперли так резво, что он не только сапоги — зубной порошок даже забыл.

Послышался третий взрыв. За ним — четвертый.

— Правильно поступает прапорщик, золотые шурфы эти еще пригодятся...

Казаки дружно вздохнули и вновь взялись за лопаты.

Гранаты брали породу слабо — входы хорошо заваливать динамитом, а граната для здешнего камня — шпик, не больше. Динамита же оставалось всего ничего — несколько шашек. Все с изъяном. Вырлан пересчитал шашки — четыре штуки. Хоть и с изъяном они, а в дело сгодятся. Он связал три гранаты вместе, к ним веревкой прикрутил шашку и швырнул в первый шурф, из которого вытекал слабенький вонючий дымок, оставшийся от двух только что взорванных гранат.

Связка сработала — шурф рухнул, будто гнилой, верх входа сомкнулся с низом, в лицо Вырлану ударило мелкой каменной крошкой. Он отшатнулся от шурфа. Вдогонку ударила еще одна волна, запоздалая — это взорвался отслоившийся кусок динамита.

Следом Вырлан взорвал второй шурф — тот, которым дед гордился особо, с толстой ниткой жильного золота.

Потом засыпал вход в третий шурф.

Через двадцать пять минут золотой прииск, давший семеновской казне без малого пятнадцать пудов золота, перестал существовать.

Когда прапорщик вернулся к пепелищу, оставшемуся от дедовского дома, могилы были уже вырыты. Более того, один из казаков скорехонько — счет времени уже шел на часы, но скоро он пойдет на минуты, и это понимали все, — сколотил три креста.

— Эх, и гроб старику сколотить некому, — расстроенно произнес Вырлан.

— Гроб есть... — всхлипнула Кланя, — деда сколотил его для себя заранее и спрятал в сарае... Я была против, говорила — это плохая примета, и как в воду глядела... — Девушка опять всхлипнула.

Сарай не сгорел, гроб, замаскированный дранкой и досками, тоже был цел, а вот одежды, чтобы обрядить покойника, не было, все осталось в доме и было съедено огнем. Не было ее и у Вырлана, и у казаков — все также уничтожил огонь. В сарае нашлась старая телогрейка деда, в которой тот зимой колол дрова, в нее и обрядили Тимофея Гавриловича.

— По погибшим — дать три залпа, — распорядился Вырлан. — Никто из них не виноват в том, что произошло. Виноваты совсем другие люди. Приказ им был дан свыше.

Над могилами прогремело три залпа. Вырлан отыскал в сарае три фанерных дощечки. На одной из них написал: «Корнилов Тимофей Гаврилович», дату рождения не знали ни он, ни Кланя, поэтому угольным, разведенным на керосине лаком вывел только дату гибели старика: «19 июля 1921 г.»; затем для надежности еще раз прошелся по надписи кистью и прибил дощечку к кресту.