Валерий Поволяев - Атаман

— Не держи меня за девушку-несмышленку, — грубовато отозвался старик, — не первый год замужем. Кстати, пару-тройку урядников с оружием также пришли... Для охраны. Это не помешает.

— Пришлю, — пообещал Семенов.

— Места тут хоть и дикие, человек забредает редко, но береженого Бог бережет. Да и золото, ты знаешь, имеет натуру нелюдимую. Сколько его ни приваживай, ни приручай — сторониться будет. Ко мне оно привыкло, а придут другие люди — золото себя по-иному может повести. Может спрятаться, может вцепиться по-собачьи в какого-нибудь бородатого молодца, и тогда все — будет блазниться ему и днем и ночью, пока не сведет с ума. А оружие оно чувствует и подчиняется ему. Не-ет, Григорий Михайлов, охрана нашему предприятию обязательно нужна.

— Я же сказал — будет охрана. — Семенов закряхтел натужно, сплюнул и, легко вскинув свое тело в седло, спросил с внезапным интересом: — А кто же тебя охранял, когда ты мыл золото?

— А я и сейчас мою.

— И кто охраняет?

— Я сам. Кланька еще помогает.

— Ну, Кланька — не солдат.

— Как сказать, как сказать... Пулей гвоздь в дерево запросто заколотить может. Хочешь посмотреть?

— Видал такие фокусы. Проделывали разные люди...

— Небось мужики, а то — девка. Хочешь на спор, Григорий Михайлов, с двух патронов Кланька загонит гвоздь в дерево по самую шляпку? А?

— Спорить не буду, поскольку считаю, что один из спорщиков — дурак, другой — подонок: один знает, что он прав, и спорит, а другой ничего не знает и тоже спорит. Но посмотреть на этот фокус не откажусь.

— Тогда поехали. — Дед, довольный разговором, забрался на лошадь. Ему нравилось внимание атамана.

Семенов позавидовал деду — до самой старости человек сохранил способность радоваться. Это значит — не умрет долго. Если, конечно, кто-нибудь не подсобит...

Казаки расположились около дома кружком — пили чай из черного задымленного котла и гоготали. Старик, услышав гогот, встревоженно придержал лошадь и глянул на атамана — ему пришла в голову запоздалая мысль, что эти люди могут обидеть Кланю. Атаман все понял и успокоил Старика:

— Не бойся, не обидят. — Вскинул плетку, хлестнул ею воздух. — Иначе... Они мой нрав знают.

О крутом нраве атамана знали не только казаки, знал и старик. Он успокоенно осел в седле.

Около костра всадники спешились. Казаки мигом приняли.

— Кланя! — позвал старик, и когда та оказалась около деда, он обнял ее за плечи. — Хочешь удивить господина атамана Григория Михайлова?

Девушка бросила на Семенова быстрый, будто у птицы, взгляд:

— Хочу!

— Тогда давай! — Старик на мгновение прижал ее к себе, затем поцеловал в ухо. — Тащи-ка из избы свою трехлинейку. И пару гвоздей возьми в ящике, что в сенцах стоит...

Кланя поняла, к чему идет дело, унеслась в дом. Старик расправил бороду, улыбнулся — безмятежно, по-ребячьи открыто, как-то победно.

Из избы показалась Кланя. Было видно, что винтовка-трехлинейка для нее тяжеловата.

— Может, все-таки казачий карабин ей дать? — спросил атаман.

— Не надо. — Старик мотнул головой.

Дед взял из рук девушки гвоздь, потрогал пальцем острие и, косолапя, отошел метров на пятьдесят к широкому, с развесистыми оголенными ветками дереву, изрытому длинными черными бороздами, с силой ткнул гвоздем в ствол, потом, чтобы гвоздь держался, постучал по шляпке кулаком. Проговорил громко, чтобы слышал атаман:

— Вот!

Отошел в сторону, глянул на гвоздь — тот стоял ровно, под прямым углом к стволу, дед остался доволен и махнул рукой внучке:

— Даю тебе два патрона. Заряжай!

Девушка проворно передернула затвор винтовки.

Старик закряхтел, закосолапил от дерева — пуля, попав в гвоздь, могла отрикошетить, — вновь командно махнул рукой:

— Теперь — пли!

Кланя лихо вскинула винтовку и в ту же секунду, почти не целясь, нажала на спусковой крючок. Резкий звук выстрела подбил вверх бранчливую стаю воробьев, сидевшую на недалеком дереве.

Пуля попала точно в шляпку, взбила сноп искр и с гудящим шмелиным звуком ушла в облака.

Гвоздь словно от сильного удара молотка влез в ствол на добрые две трети.

Казаки одобрительно загалдели:

— Молодец девка!

Не обращая внимания на возгласы, Кланя спокойно выбила из патронника дымящуюся гильзу и загнала в ствол новый заряд. Вскинула винтовку и в ту же секунду вновь нажала на спусковой крючок. Стреляла, как и в первый раз, не целясь.

Пуля звонко щелкнула о шляпку, обрызгала дерево яркой электрической капелью и вогнала гвоздь в плоть ствола по самую шляпку, скрывшуюся в бархатистой коре, затем резво скакнула в сторону.

Казаки снова восхищенно зашумели:

— От те фокус-покус! Наши бабы так не умеют. Молодец девка!

Атаман взял из рук Клани винтовку, тяжело подкинул ее, пробуя на вес, и также восхищенно цокнул языком:

— Однако!

Дед поспешно подтянул брюки и зашаркал ногами к атаману.

— Когда меня Бог приберет, — проговорил он, запыхавшись и отирая ладонью влажную бороду, — возьми ее к себе, в свое войско... — во взгляде старика появилось что-то тревожное, ищущее — видать, он что-то чувствовал, иначе бы с чего ему обращаться с такой просьбой к атаману, — не пожалеешь!

— Погоди себя хоронить. — Атаман предусмотрительно оградился от старика рукой.

— А я не хороню, — бороду деда раздвинула смущенная улыбка, — но одно знаю твердо: о таких вещах договариваются заранее.

— Возьму, — пообещал атаман неохотно: война все-таки дело не женское.

— Твердо обещаешь?

— Твердо.

Старик протянул атаману руку. Тот пожал ее.

— А теперь — чайку испить.

— Нам пора. Если мы здесь застрянем — опоздаем к поезду, идущему в Порт-Артур.

— Тогда что ж. — Лицо старика помрачнело, скулы проступили двумя крупными каменными бол баками, и, неожиданно круто развернувшись, он потрусил в дом.

Дед, как и большинство казаков, прискакавших с атаманом в эту теплую долинку, был гураном. Русские люди тесно перемешались с местными — с бурятами, с монголами, появилась некая третья нация, к которой Семенов причислял и себя, — гураны: смелые, сообразительные, быстрые, жесткие, способные к войне и охоте.

Вернулся он, держа в руках две бутылки с золотистой, ярко посверкивающей на солнце настойкой, ткнул их прямо в руки атаману:

— Возьми, Григорий Михайлов! Это настойка — от любой простуды спасение. Даже если обморозишься от макушки до пяток и будешь на себя выкашливать либо, того хуже — выблевывать легкие... Только этим и спасешься... Держи, держи, родимый, не боись!

Атаман взял бутылки, распихал их по карманам шинели, сказал на прощание:

— Жди людей, Тимофей Гаврилович!

Старик махнул рукой и ушел в дом. Долгие проводы — лишние слезы.

В Порт-Артуре было тепло, но, несмотря на теплую погоду и розовые, почти летние закаты, над городом стояли вертикальные, будто над эскадрой кораблей, дымы — печи в домах не застаивались.