Константин Седых - Отчий край

– Вам кого, молодой человек?

– Мне бы надо к дяде попасть.

– А кто он такой? Кем у нас работает?

– Кем работает, не знаю. Фамилия его Улыбин. Можно будет с ним повидаться?

– Сперва вытри ноги, потом разденься, сдай полушубок мне, получи номер и пройди к тому вон окошку, – высыпала скороговоркой старуха и показала на маленькое окошко в противоположном конце вестибюля.

Гавриил выполнил все ее требования, причесался перед огромным трюмо и прошел к указанному окошку.

– Постучись! Иначе будешь стоять и стоять, – приказала старуха.

Гавриил робко постучался в окошко, и оно открылось. В нем показалась усатая голова в милицейской шапке. От нее крепко пахло чесноком.

– Что скажешь? – строго спросила голова.

– Мне надо пройти к Василию Андреевичу Улыбину.

– По какому делу? По служебному или по личному?

– По личному.

– Тогда приходи от трех до пяти, – и голова скрылась, захлопнув окошко.

– Стучи еще! – приказала растерянному Гавриилу старуха. – Скажи, что к дяде. Целых, мол, два года не видались… Будь посмелее.

Гавриил постучал снова.

– Гражданин! – гневно и осуждающе сказала голова на этот раз. – Вам же русским языком было сказано, что сейчас нельзя.

– Улыбин мой родной дядя. Я из деревни приехал. Мне остановиться негде. Прошу пропустить.

– Ладно! – мрачно пробасила голова. – Сейчас позвоню, спрошу, примет ли.

Окошко снова захлопнулось. Гавриил стал ждать.

И вот окошко открылось в третий раз. Теперь голова милостиво улыбалась:

– Разрешено пропустить. Даже сказано: побыстрее. Давай документ. Сейчас я тебе выпишу пропуск. Пойдешь с ним в комнату номер пятнадцать. Это на третьем этаже.

Получив пропуск, Гавриил отправился на третий этаж по широкой каменной лестнице, застланной грязноватой темно-красной дорожкой. На втором этаже стоял бравый подтянутый милиционер с наганом на боку. Гавриил хотел было пройти мимо него, но был остановлен негромким грозным возгласом:

– Гражданин! Ваш пропуск!

От неожиданности Гавриил так растерялся, что долго не мог найти пропуск. Весь вспотев, нашел он, наконец, несчастную бумажку и протянул милиционеру, глядевшему на него холодно и подозрительно. Милиционер долго и тщательно изучал пропуск. Потом вернул его с таким видом, словно был кровно обижен тем, что пропуск оказался в полном порядке.

– Пройдите, гражданин! – разрешил он. – Третий этаж, комната номер пятнадцать…

Василий Андреевич встретил Гавриила в дверях своего кабинета.

– Ого! Какой ты вымахал! Жердь, да и только. Перерос Романа-то. Ну, проходи, проходи! Рад тебя видеть. Как же это ты в Читу попал?

– На кооперативный съезд приехал.

– Вот как наши-то! Уже по съездам ездят. Здорово! Здорово! Выходит, есть у тебя в деревне авторитет. А я тебя все за мальчишку считал… Хорошо, хорошо! Жаль только, что съезд-то не состоится.

– Как не состоится? – испугался Гавриил. – Зачем же тогда я ехал в такую даль?

– Случились, брат, такие события, что теперь не до съезда. Народно-революционная армия во Владивосток вступила. Слыхал?

– В дороге об этом узнал.

– А знаешь, чем это пахнет? – весело подмигнул ему Василий Андреевич. – Не догадываешься? Ну, ничего! Поживешь здесь – узнаешь… Проходи, проходи ко мне.

У Василия Андреевича были посетители. У стола с массивным чернильным прибором и каким-то коричневым деревянным ящичком сидел рыжебородый старик в поношенном пиджаке и длинной ситцевой рубахе. На добрую ладонь рубаха выступала из-под пиджака. Поодаль, у изразцовой печки, с круглым ярко начищенным колпаком отдушины, сидел гладко бритый мужчина в суконном френче и собачьих унтах шерстью наружу.

– Ну, вот вам еще один делегат! – сказал Василий Андреевич. – Знакомьтесь давайте. Это мой племяш. Тоже бывший красный партизан, а теперь секретарь сельревкома.

– Федосеев из Нового Цурухайтуя! – здороваясь с Ганькой, отрекомендовался бритый. – Был командиром пятой сотни у Семена Забережного. Как там он у вас живет?

– Живет помаленьку. Он председатель нашего ревкома.

– Ну, а я, сынок, из Курунзулая. Пушкарев моя фамилия, – представился, не поднимаясь со стула, старик и так пожал Гавриилу руку, что тот готов был вскрикнуть от боли. «Старый черт, а силищи-то, как у доброго коня», – подумал он с уважением.

– Значит, тоже на кооперативный съезд?

– Тоже.

– Как же тебя, такого молодого, в делегаты выбрали? – колюче усмехаясь, стал допытываться старик. – Грамотей ты большой, что ли?

– Сам не знаю, как это получилось. Взяли выдвинули и проголосовали единодушно, чтобы поскорей с собрания разойтись.

– Вот и со мной такую же штуку сыграли, – сознался старик. – Молодым-то ехать неохота. У нас там каждую неделю свадьбы. Вот и припятили меня, хоть я и членом-то в потребиловке не состою.

– Ты вот что, племяш! – обратился к Гавриилу Василий Андреевич. – Ты обожди малость. Я пока закончу разговор с земляками. Садись вон к тому столику, газеты посмотри, – и он подал целую пачку газет.

Гавриил присел к столику, на котором стояли графин с водой, два стеклянных стакана и полоскательница. Взяв в руки первую попавшуюся газету, не торопился развернуть ее. Сердце его глодала обида на дядю. Встретил он его как-то не по-родственному. Поздоровался, пошумел и занялся беседой с чужими людьми. В Мунгаловском так с гостями не обходились. Там с приездом любезной сердцу родни начинался форменный переполох. Гостей раздевали, проводили в горницу. И пока хозяин занимал их разговорами, хозяйка бегала в погреб, в кладовую, лазала в подполье. Старухи спешно умывали и принаряживали сопливую детвору, девки ставили самовар, растапливали плиту. Гостей угощали и принимали так, чтобы потом было не стыдно ехать к ним отгащивать. А тут угощением и не пахло. Даже вести его к себе домой дядя не торопился.

– Так ты, Василий Андреевич, все-таки объясни нам толком, почему съезд-то не состоится? – спросил старик. Гавриил сразу отложил газету в сторону. Было интересно, что ответит дядя.

– Сейчас по всему Дальнему Востоку начались массовые митинги и собрания. Народное собрание республики буквально завалено телеграммами с мест. Народ требует воссоединения с Россией.

– Правильно требует! – одобрил старик. – Мы, слава богу, русские. С какой же нам стати врозь-то жить? Но какая же от этих телеграмм помеха съезду? Непонятно что-то…

– Да ведь в Чите сейчас дым коромыслом. Народ шумит, радуется, а у буржуев поджилки трясутся.

– А разве здесь у вас буржуи были? Вот не думал!..

– Конечно, были. Буфер-то был буржуазно-демократическим. Мелкие фабриканты и купцы жили довольно вольготно. Собственность у них пока не отобрана.

– Гляди ты какое дело! А я считал, что у нас буфер больше для видимости, для близиру.