Константин Седых - Отчий край

– Вот уж это напрасно попрекаешь, – обиделся Никула. – Подадите раз в неделю стакан и считаете, что я больше всех выпил.

– Не ври, не ври! Ты вчера так нарезался, что смотреть противно было. Растянулся у курятника, во всяком дерьме измазался. Даже сейчас от тебя воняет.

– Да ведь все это через бабу. Жизни мне от нее нет. Загнала меня в пролубщики, батрачить на общество за гроши заставила.

– Тоже мне батрак выискался! – язвительно процедил Лука. – Раз в два дня поковыряться здесь с пешней дело нетрудное. Кормушка это у тебя, а не работа.

Ганька поил коня и посмеивался. Никула, не желая сдаваться, плаксиво возражал:

– Ну, не скажи! Вот как начнет пригревать, тут я еще намучаюсь. Днем все растает, хлынет вода с бугров, затопит обе пролуби, а ночью замерзнет. Тогда только знай развертывайся. Так что это каторга, а не кормушка. Это тебе любой человек скажет.

Ганька уже собрался уезжать, когда на ключ приехал с бочкой на санях Иван Коноплев, отец Лариона, мобилизованного унгерновцами в обоз и до сих пор не вернувшегося домой. Никто в поселке не знал, что Ларион ушел с Унгерном в Монголию уже не обозником, а строевым казаком.

Иван Коноплев был коренастый, с чалой от проседи окладистой бородой пожилой казак. Он постоянно носил на большом и указательном пальцах правой руки кожаные напалки. За это и прозвали его Иваном Сухопалым.

Взяв под уздцы запряженную в обледенелые сани сивую кобылу, Иван подъехал к самой проруби. Он поздоровался с Лукой, Никулой и Ганькой, вскинув к мохнатой шапке руку в пестрой варежке.

– Как она жизнь, Иван Леонтьевич? – осведомился у него Никула, щурясь от упавшей на ресницу снежинки.

– Да ничего, шибко не жалуемся, – ответил Иван.

– Про Лариоху ничего не слышно? Мы ведь с ним в одно время в обоз к Унгерну угодили. Я все их с Артамошкой домой сбежать подговаривал, да они коней с телегами потерять побоялись.

– Ежели живой, там где-нибудь мотается. Мы уж ждали, да ждать перестали.

Не желая больше разговаривать, Иван заткнул за красный кушак варежки и взял сделанный из обрезанного ведра черпак, торчавший из бочки.

Никула подождал, не скажет ли он еще чего-нибудь, и, не дождавшись, пошел к часовне, на крыльце которой у него хранились пешня, метла, железная и деревянная лопаты. А Лука вдруг заинтересовался хомутом на кобыле Ивана. Хомут был с ременной, украшенной махрами и медными бляхами шлеей. Иван черпал воду, искоса наблюдал за Лукой. Это разожгло любопытство Ганьки, и он попридержал коня.

Лука тем временем подошел к кобыле, еще раз оглядел хомут и спросил:

– Слушай, Иван! Откуда у тебя этот хомут?

– Ниоткуда: Сам я его сделал еще до революции, – ответил тот, перестав черпать воду.

– Значит, своедельский, не купленый и не ворованный?.. А ну, подойди сюда да скажи вот при Ганьке, что это за буквы на нем? – приказал Лука.

На деревянных, красиво выточенных колодках хомута пониже супони виднелись написанные багряной краской две буквы И и Л. Они хотя и выцвели, но были хорошо заметны. Иван, не торопясь, подошел с другой стороны, воровато глянул на буквы и, не задумываясь, ответил:

– Это, товарищ Ивачев, мое клеймо. Обозначает око Иван Леонтьевич.

– А может быть, Ивачев Лука? – спросил Лука, усмехаясь, обжигая Ивана полными злобы и бешенства глазами.

– Можно и так повернуть. Только хомут этот мой и клеймо мое…

– И не стыдно тебе, Иван? Врешь и не краснеешь!

– Я не вру, а правду говорю.

– Ах ты гад! – взорвался наконец Лука. – Спер у меня хомут и открещиваешься. Вот тебе за это! – размахнулся он и ударил Ивана но уху.

– Караул! Убивают! – закричал Иван, заслоняясь от Луки руками. А тот неотступно наседал на него и бил то правой, то левой рукой, а сам исступленно орал:

– Семеновцы мой дом сожгли, семью по миру пустили! А вы, сволочи, все, что не сгорело, к себе перетаскали! Убить вас за это мало.

Прижав Ивана к стене часовни, он схватил его за горло, стал душить. Ганька спрыгнул с коня, бросился разнимать их. Он схватил Луку сзади за руки, начал уговаривать:

– Лука Иванович! Товарищ Ивачев! Нельзя же так. Раз виноват он, ты его в ревком тащи, а не бей.

– Уйди, Ганька, не мешай! – закричал Лука, не отпуская Ивана и стараясь отпихнуть от себя Ганьку. – Таких гадов на месте давить надо, а ты заступаться за него вздумал. Уйди, а то…

– Не уйду! – повис на нем Ганька. – Ты же сознательный человек. Стыдно мордобоем заниматься.

Увидев прибежавшего на шум Никулу, Ганька попросил:

– Помогай разнимать! Тут дело убийством пахнет. Чего стоишь, как столб?

– Это не мое дело. Раз Лука Ивану морду чистит, он и ответит за рукоприкладство.

– Я тебе отвечу… Я тебе так отвечу… – хрипел Лука и снова крикнул Ганьке: – Да отвяжись ты от меня, сопляк! Не суйся, куда не надо, а то и тебе попадет.

– Пусть попадает! А убивать тебе человека не дам. У нас и без этого крови немало пролито, – твердил своецепкий, увертливый Ганька.

Отпустив Ивана, Лука размахнулся, чтобы ударить Ганьку. Тот моментально присел, и удар пришелся впустую. Лука, потеряв равновесие, упал на лед. Иван воспользовался этим и бросился наутек. Пока Лука поднимался и приходил в себя, тот уже одолел крутой бугор и скрылся в улице.

– От меня не убежишь! – крикнул ему вдогонку Лука. – Я тебя на дне моря достану!..

Потом подошел к Ганьке, сжимая кулаки, спросил:

– Ты, что, в защитники к Сухопалому подрядился? Вот возьму и утоплю тебя в пролуби.

– Ну, ну, давай попробуй! Какую я тебе межу переехал? – бесстрашно глядя ему в глаза, спросил Ганька.

– Нашел за кого заступаться, барахло ты этакое, – сказал, остывая, Лука. – Небось, сейчас к Семену пойдешь? Жаловаться на меня будешь?

– Конечно, пойду! Он с тебя стружку снимет. Раз украл Иван твой хомут, подавай в суд, а не дерись.

– Пошел ты к такой матери! Молод, чтобы меня учить… Лопатин! – повернулся Лука к Никуле. – Отведи Сухопалому его кобылу и скажи, чтобы в гости меня ждал. Я к нему сейчас с винтовкой приеду. Я ему покажу, как своих грабить.

Сказав это, Лука быстрым шагом пошел домой, а Ганька поскакал к Семену. Ни дома, ни в в ревкоме того не оказалось.

– Ты его в Царской улице ищи. Он к кому-то туда ушел, – сказал Ганьке сторож Анисим.

И Ганька поехал разыскивать Семена на Царскую улицу. А тем временем Лука прибежал домой, заседлал коня, схватил со стены винтовку и отправился к Ивану Коноплеву. По дороге заехал к партизану Гавриилу Мурзину и позвал его с собой.

– Поедем! – согласился Мурзин. – Надо этого Сухопалого проучить. Он такой ловкач, каких немного найдешь. Он наверняка не один хомут приспособил.

Никула только что привел в ограду Коноплева кобылу с бочкой, как туда нагрянули Лука и Мурзин. От крыльца на них бросился с хриплым лаем серый волкодав. Мурзин вскинул винтовку на руку, выстрелил и убил волкодава наповал.