Юрий Мушкетик - Гайдамаки

— Какая?

— А такая, — Роман неуверенно щелкнул пальцами.

— Тогда мне тоже не о чем говорить с тобой.

— И хорошо, я пойду.

Галя ничего не сказала. Только наклонила голову, глубоко надвинула на глаза платок.

— Я пошел…

Роман повернулся и медленно сделал шаг от груши, второй, третий. Он ждал, что Галя позовет, остановит его. Однако она не отзывалась. Роман шел, и ему казалось, вот-вот что-то оборвется в груди. Превозмогая это ощущение и заставляя себя даже не оглянуться, он ускорил шаг. Около забора снова замедлил шаги. «Вернуться? — И тут же подумал: — Для чего, чтобы снова смеялась? Она рада, что я ушел». Он перескочил через забор и почти побежал через двор.

…Всю ночь на псарне выли собаки. Где-то поблизости ходил волк. Разгневанный тем, что ему мешали спать, пан велел утром отвести на конюшню деда Студораки. Роман вместе с другими казаками в это время резал в амбаре овсяную солому на сечку. Когда ему сказали, что деда Студораки повели на конюшню, он кинул наземь ржавую косу и бросился туда. Один гайдук вытаскивал скамью, двое других держали старого псаря, хотя он и так не упирался. Сбоку, с коротенькой трубкой в зубах, стоял надутый есаул.

— Чего прешь сюда! — набросился он на Романа.

— За что деда?.. Чем он провинился?

— Роман, уходи отсюда, — тихо промолвил Студораки. Голос его срывался, в глазах дрожали слезы. Старик не боялся канчуков, его душила обида.

— Подождите, я к пану пойду, — обратился Роман к есаулу.

— Пошел бы ты ко всем чертям! — показывая выщербленные зубы, выругался есаул. — Станет пан тебя слушать, а я ждать. Хочешь, так и тебе ещё всыплем, за компанию.

— Мне… мне… — Роман больше не находил слов.

— Ну, тебе же, иди прочь! — толкнул его есаул.

— Ах ты ж, пес щербатый! — схватив стоявшую возле двери толстую дубовую мешалку, замахнулся Роман.

Есаул успел отклониться, и удар пришелся по трубке. Она хрустнула в есауловых зубах, отлетела в сторону и упала на кучу мешков с просяной мякиной.

Испуганно вскрикнув, есаул, пригнувшись, бросился к двери. Мешалка догнала его уже в дверях, зацепила по ногам, и есаул вывалился из конюшни в заслеженный ногами снег. Гайдуки вспугнутым табунком отступили к дверям, один выхватил из ножен саблю. Роман уже не помнил себя: схватив в углу тройные вилы, он двинулся на гайдуков, выкрикивая слова угрозы. Гайдуки, тесня спинами друг друга, пятясь, выскочили из конюшни и кинулись вслед за есаулом, который уже очутился на противоположной стороне двора.

— Роман, остановись, что ты делаешь? — дрожащим голосом заговорил дед Студораки.

Роман ещё полностью не осознал всего, что произошло. Он посмотрел на вилы, откинул их в сторону и, подняв потерянную в горячке шапку, стал зачем-то вытряхивать её.

— Пропал ты, беги быстрее. Садом в лес, там не догонят.

Роман опомнился. Он понял — ему не простят этого. Того, кто избил шляхтича, по законам Речи Посполитой карали «строго горлом» [47] «Строго горлом» — покарать на смерть. . Роман огляделся вокруг, надел шапку. Он обнял деда, который толкал его в плечо, торопя к бегству.

— Увидите Галю…

— Все скажу.

— Да нет, ей до меня и дела нет.

— Горе мне, беги! Любит она тебя, я знаю.

— За образами платок, в Чигирине купил для неё, возьмите и отдайте, — кинул Роман уже на бегу.

Утром из Холодного яра в монастырь приехали на двух санях гайдамаки. Между ними Максим увидел и Миколу. После смерти Орыси он встретился ему впервые. Неразговорчивый от природы, Микола стал ещё молчаливее. Он равнодушно пожал Максимову руку, будто они только вчера разошлись, и молча потянулся к кисету.

— Ты не курил раньше, — сказал Зализняк.

— Научили, — кивнул Микола на гайдамаков, которые выносили из амбара мешки. Все они походили больше на обыкновенных крестьян, чем на страшных «разбойников», о которых распускали небылицы окрестные паны. Одетые в свиты и кожухи, без оружия, они деловито, по-хозяйски нагрузили одни сани, подобрали солому и подогнали вторые.

— Что-то я тебя никогда не видел, другие часто бывают в монастыре, — больше, чтобы нарушить молчание, спросил Зализняк. — Что вы сейчас делаете?

— Галушки варим и едим. А атаманы ещё и горилку пьют.

— Подожди, Микола, весна не за горами, найдется дело.

К ним подошли ещё несколько гайдамаков.

Высокий рыжий гайдамак махнул рукой.

— Дело? Возы на дорогах останавливать да перетряхивать?

Мимо них от колодца гнал волов дед Корней. Волы ступали медленно, осторожно, боясь поскользнуться на ледяной дорожке. Поравнявшись с гайдамаками, Корней махнул на волов налыгачем [48] Налыгач — веревка, связывающая рога волу или корове. , направляя их к воловне, и остановился около группы гайдамаков.

— Останавливайте, хлопцы. Только не шляхетские, те страшно, с теми всегда гарнизон скачет. Мужицкие, что с базара идут. — Воловник плюнул вперед себя и растер плевок ногой. — Вот я и говорю, шляхтичей страшно, конфедератов ещё больше. С теми сохрани бог связываться. Вон под Вильшаной целое войско конфедератов стоит. А вчера сын мой из села приезжал. Титаря одного в Вильшане замучили конфедераты, набрехали, будто из святой чаши горилку пил. Смолою его, сердечного, облили и подожгли, ни за понюшку табаку пропал человек.

Воцарилось молчание.

— Это так. Ишь, иродовы души! То голову кому отрубят, то живьем сожгут, — первым отозвался рыжий гайдамак. — Давно бы под Вильшану надо выступить, так разве ж…

— Вы чего тут торчите? — вдруг послышался за спинами хриплый голос. Все оглянулись. От келий медленно, вперевалку приближался гайдамак в красном дубленом кожухе, подпоясанном дорогим китайчатым поясом, и в красноверхой, сбитой на ухо шапке. Зализняк уже раз видел этого человека, это был старший гайдамацкий атаман Иосип Шелест. Он уже успел пропустить с честными отцами несколько чарок пенной, и его маленькие глазки блестели задиристо, будто смоченные маслом горошинки.

— Чего столпились? — показывая два ряда больших зубов под стриженными стрехой усами, уже громче крикнул он.

— Слушаем вот человека, — ответил старый гайдамак в заплатанном кожухе. — Конфедераты снова людей мучат. Титаря из Вильшаны замордовали. А наша ватага из лесу носа не показывает.

— А ты-то тут при чём? — широко расставив ноги, взялся обеими руками за пояс Шелест. — Есть тебе дают? Дают. Так и сиди молча. Не наш конь, не наш воз, не нам его и смазывать. Ну, чего стали, носите быстрее.

Кое-кто из гайдамаков стал выбивать люльки, отходить к саням.

— Покурить дай людям, атаман, — негромко сказал Зализняк.

Атаман крутнулся на каблуках.

— Твое какое собачье дело? Гляди, не то еще самого приневолю сани нагружать.

Максим усмехнулся, выпустил кольцо дыма. Ему не хотелось ссориться, но к атаману возникла какая-то неприязнь. Он пытался подавить её и не мог.