Семен Бабаевский - Семен Бабаевский.Кавалер Золотой звезды

А в это время загремел оркестр. Весь двор и часть улицы были запружены людьми. Тут собрались и старики в старомодных чекменях — стояли они в сторонке, подперев бороды толстыми сучковатыми палками; и молодежь, занявшая большую половину двора и часть сада, где гостей уже дожидались столы, с которых свисали чуть ли не до земли расшитые петухами скатерти; и женщины с детьми, и женщины без детей; и молодые вдовушки, смотревшие на Сергея с грустной радостью; и бывшие фронтовики, еще носившие военную форму, с орденами и медалями на груди.

В этой пестрой и разноликой толпе Сергей сразу отличил одну старушку, с седыми прядями волос, выбившимися из-под чепца. Да и как же можно было не отличить, не выделить из толпы эту маленькую старушку, как можно было не увидеть ее голову, — ведь это же была его мать, Василиса Ниловна. Какими счастливыми и тревожными глазами смотрела она на сына, как бы еще не веря тому, что вот он, веселый и улыбающийся, подходит к ней. Ее добрые, ласковые глаза в мелких морщинках ничего не видели от слез. «Мамо, мамо, как же вы постарели без меня», — подумал Сергей, крепко обнимая ее. Ниловна приникла лицом к его широкой груди, плечи ее мелко вздрагивали, и трудно было понять, плакала она или смеялась.

— Мамаша! Зачем же слезы! — сказал Рубцов-Емницкий, ловко накручивая на палец кончик пояса. — Поздравляю, мамаша! Такой сын! Для ясности, настоящий кавалер Золотой Звезды! Папаша! А вы чего ж стоите?

Тимофей Ильич Тутаринов, мужчина высокий и сухой, похожий на старого пастуха, видавшего за свой век виды, стоял в кругу стариков, щурился и дрожащей рукой поглаживал седые, куцо подстриженные усы. Он ждал, чтобы сын сам к нему подошел, и поэтому сердился на жену: уж очень она долго, как ему казалось, держала возле себя Сергея.

— Ниловна! — крикнул он. — И чего ты к нему прилипла! Дай хоть на него людям посмотреть!

Сергей подошел к отцу.

— Ну, здравствуй, сыну! — Тимофей Ильич строго и ласково обмерял сына взглядом. — А! Подрос на войне, слава богу, с отцом поравнялся… И со Звездой! Молодец, сыну, молодец. Кто ж вручал? Михайло Иванович? И про батьку небось распытывал?

Медаль «Золотая Звезда» и орден Ленина Сергей получал под Сталинградом, в перерыве между боями, и он помнит хорошо, что во время торжественного вручения наград об отце его никто не спрашивал, но сказать сейчас об этом не решался, боясь обидеть старика.

— Моя биография, батя, всем известна, — пробормотал Сергей. — Даже в газетах была напечатала.

Такой ответ хоть и не удовлетворил Тимофея Ильича, но он одобрительно кивнул головой, надеясь еще поговорить об этом с сыном наедине. Теперь же было не до расспросов! К Сергею подходили то тетушки, жившие где-то на хуторах, то двоюродные братья, — все в один голос поздравляли его с приездом, обнимали и целовали; то окружали станичные парубки, одногодки и друзья детства. Смущенно смотрели они друг на друга: «Ого-го-го! Как мы подросли!» — говорили их удивленные взгляды… А в сторонке стояли девушки и смотрели на Сергея с нескрываемым любопытством.

Сквозь гущу народа к Сергею протискался Федор Лукич Хохлаков — председатель здешнего райисполкома, рослый и толстый, эдак пудов на шесть, казачина с седыми, стриженными под ежик волосами, в военном костюме и добротных сапогах с таким поразительным скрипом, точно под подошвами у него всегда были рассыпаны мелкие жареные орехи.

Так как Федор Лукич был на торжествах лицо официальное, то тетушки, двоюродные братья, парубки и мальчуганы уступили ему место.

Федор Лукич заслонил Сергея своей богатырской фигурой, молча обнял, точно хотел померяться с ним силой, так же молча троекратно поцеловал и только тогда произнес краткое приветствие голосом ласковым, иногда даже трогательно ласковым. Сперва он похвалил «нашу военную молодежь» и тут же, как бы между прочим, упомянул о кочубеевской коннице и о своей собственной молодости, знавшей, «что есть такое кочубеевский рейд по кубанской земле»; после этого стал восхвалять кубанское казачество, «каковые традиции живут в сердце вот такого молодца».

Речь свою Федор Лукич продолжил за столом, когда были наполнены вином первые стаканы и нужно было произнести здравицу в честь долгожданного гостя. Где бы ни выступал Федор Лукич, его излюбленной темой всегда было казачество. А сегодня, в такой торжественный момент да еще в присутствии молодого казака-героя, он и вовсе не мог удержаться: решительно оседлал своего надежного конька и от Запорожской Сечи провел прямую дорогу к кочубеевским походам. Затем обратился к Отечественной войне, перебрал по памяти все казачьи полки и всех казачьих генералов, поругал своих сыновей, не захотевших служить в кавалерии, пожурил и Сергея опять же за то, что тот был танкистом, а не конником.

— Какие там теперь из наших детей казаки, — заговорил Тимофей Ильич, чокнувшись с Федором Лукичом. — Да они и коня как следует подседлать не могут. Машину им подавай — тут они мастера. Эх, нема, нема тех казаков!

— Ой, господи, — вмешалась в разговор Ниловна, — и на что Сереже твое казачество! Ему теперь надо подобрать женушку по сердцу, а мне, старой, дождаться внучат. А о казачестве плакать нечего.

Стаканы в который раз наполнялись вином, сходились и расходились над столом. В другом конце сдвинутых столов поднялся Рубцов-Емницкий. Потное, умиленно-радостное лицо его лоснилось. Он начал речь таким торжественным тоном, что даже рука его, державшая стакан с вином, дрогнула, — казалось, он не говорил, а сладко пел, и из этой песни можно было понять лишь одно: все на этой земле устроено удивительно хорошо и нет границ людским радостям. Когда он сказал, что «…вот в эту незабываемую минуту мы поем славу нашим победителям…», там, где сидели изрядно подвыпившие старики, возникла песня. Старики, видимо, вспомнили свою молодость, ибо песня их была невеселая и всеми давно забытая. Рубцов-Емницкий умолк, выпил вино и, подцепив вилкой чуть не половину гусака, сел на свое место.

Только теперь, когда за столами разговаривали все и каждый был доволен самим собой и своим соседом, Сергей вдруг заметил, что Семен, сидевший с ним рядом, куда-то исчез. «Наверно, Анфиса его к себе приворожила», — подумал Сергей, вылезая из-за стола.

Он прошел в глубь сада и увидел трогательную картину: Семен и в самом деле был «приворожен» Анфисой. Взобравшись на самую высокую черешню, он рвал крупные спелые ягоды, а внизу стояла Анфиса и держала, как сито, фартук. Семен бросал черешни ей в фартук, но некоторые падали мимо и разбивались о землю. Анфиса заливалась смехом.

— Эй, сестренка, куда это ты запрятала моего друга!

— Нахожусь в секрете, — отозвался Семен. — Превосходный пункт для наблюдений.