Лотар-Гюнтер Букхайм - Лодка

Я пытаюсь стряхнуть с себя оцепенение, пробую сглотнуть, пробую проглотить свой страх.

Раздается звук шагов.

Я смотрю в проход. Там стоит шеф, опираясь обеими расставленными руками о стены, как только что делал Старик. Я силюсь разглядеть выражение его лица. Но он стоит в полутьме, в которой теряется лицо.

Почему он не выходит на свет лампы? Или здесь все сошли с ума? Почему он не садится вместе с нами за стол? Уж наверно не из-за порванной рубашки? Может, потому, что его руки по локоть испачканы в дерьме?

Его рот открыт. Вероятно, он хочет отрапортовать. Ждет, когда Старик поднимет свой взгляд. Наконец он шевелит губами и осторожно отрывает ладони от стен. Своими движениями он, верно, хочет подчеркнуть то, что пришел сообщить. Но Старик не поднимает головы. Должно быть, он не замечает его, стоящего в проходе на расстоянии двух метров.

Я уже собираюсь толкнуть его, чтобы вывести из состояния транса, но тут шеф откашливается, и Старик с досадой поднимает глаза. Шеф немедленно начинает говорить:

— Господин каплей, имею честь доложить — электромоторы исправны — проникшая внутрь лодки вода закачана в дифферентные емкости — ее можно выдавить за борт сжатым воздухом — компас исправен — гидроакустическая система исправна…

Голос шефа срывается. Он охрип. Теперь я больше ничего не слышу, кроме неумолкающего эха:

— Исправна… исправна… исправно…

— Хорошо, шеф. Хорошо, хорошо! — запинаясь, говорит Старик. — Передохните теперь!

Пошатываясь, я встаю, чтобы освободить место для шефа. Но он заикается:

— …Осталось еще кое-что — пара проблем — надо доделать.

И он отступает назад на два шага, прежде чем выполнить подобие разворота кругом. Он может рухнуть в любое мгновение. Его сейчас повалил бы и комар. Кажется, дунь на него — и он упадет.

Старик, закусив нижнюю губу, опирается обеими локтями на стол. Почему он молчит?

Наконец он собирается с силами и тяжело выдыхает:

— Хорошие люди — главное, чтобы люди — были хорошие!

Он кладет обе руки на стол ладонями вниз, подается всем корпусом вперед и тяжело встает на ноги, затем медленно протискивается мимо, выбравшись в проход, поправляет свой ремень и направляется на корму, пошатываясь, словно пьяный.

Потрясенный услышанным, я остаюсь сидеть, где сидел, обеими руками держа на коленях свой мундштук. Неужели мне все это померещилось? Но Старик исчез на самом деле. Куда? Ведь он сидел здесь всего лишь мгновением раньше… «Мне жаль». А потом раздалось это «…исправно… исправна… исправно…»!

Куда все подевались? Я уже готов закричать, как слышу слова на посту управления:

— …собираемся попробовать!… надо посмотреть — получится ли!

— Как полагаете, когда вы будете более или менее готовы? — это голос Старика, и он явно поторапливает. — У нас осталось мало времени.

У меня снова начинает кружиться голова. Зачем я продолжаю сидеть здесь? Я снова закусываю резиновый мундштук. Я тоже еле стою на ногах: мне с трудом удается подняться с места. Такое ощущение, будто при каждом шаге меня бьют сзади под коленки.

На посту управления собрались Старик, шеф и штурман. Тесный, маленький кружок, склонившийся голова к голове над столом с картами.

Привычный насмешливый голос снова принимается нашептывать мне на ухо: ну вот опять, действие затягивается, напряжение по ходу спектакля нагнетается, из пьесы высасывается все, что только можно — любимое зрелище толпы: группа заговорщиков, их приглушенные голоса — этот режиссерский ход всегда пользуется успехом.

Вдруг я замечаю: на центральном посту больше нет воды. Ноги — сухие. Как я не заметил этого раньше? Наверное, у меня были провалы в памяти. А сейчас я в своем уме?

Я слышу, как Старик спрашивает приглушенным голосом:

— Штурман, что там сейчас наверху?

— Несколько часов как стемнело, господин каплей!

Очевидно, Старик снова взял себя в руки. А у штурмана ответ на заданный вопрос был припасен заранее. Ничто не может сбить его с толку, он всегда наготове, всегда в седле!

Помощник по посту управления крутится около впускных и выпускных распределителей. Заметно, что он прислушивается к разговору. Он тоже не может разобрать все фразы целиком, но тех обрывков, что долетают до наших ушей, уже достаточно, чтобы стать сигналом грядущего спасения. Я поражаюсь только одному: как это я не рассыпался на куски и не рухнул ничком.

— Одна попытка — ладно! — бормочет Старик. Затем он смотрит на свои часы, замолкает, и вот его голос снова тверд. — Через десять минут мы поднимем ее!

Эти слова звучат как обыденное объявление.

«Мы поднимем ее». Эти слова повторяются в моей голове, как мантра. Я снова достаю изо рта резиновый мундштук. Нитка слюны обрывается, а затем натекает снова.

«Мне жаль»… «Мы поднимем ее»! — одного этого вполне достаточно, чтобы сойти с ума.

Я возвращаюсь назад, в кают-компанию. Второй вахтенный офицер лежит на койке.

— Эй, второй вахтенный! — я не узнаю собственный голос. Он похож на что-то среднее между карканьем и рыданьем.

Он едва шевелится.

Я пробую еще раз:

— Эй!

На этот раз выходит немного лучше.

Он обеими руками нащупывает резиновую трубку у себя во рту, хватаясь за нее, как младенец за бутылочку. Видно, что ему не хочется просыпаться. Не хочется выходить из спокойствия сна, хочется уцепиться за этот барьер, отделяющий его от безумия. Мне приходится потрясти его за руку:

— Эй, приятель, просыпайся!

Его глаза открыватся на секунду, но он все еще не желает пробуждаться. Он пытается отделаться от меня, укрыться в забытье.

— Через десять минут мы всплываем! — шепчу я, нагнувшись к его лицу.

Он недоверчиво хлопает глазами, но вынимает шноркель изо рта.

— Что? — переспрашивает он, пораженный известием.

— Мы готовимся к всплытию!

— Что ты сказал?

— Да, через десять минут!

— Честно?

— Да, командир…

Он не вскочил на ноги. Даже радостное выражение не мелькнуло на его лице. Он просто откинулся на спину и на мгновение закрыл глаза — но теперь он улыбается. Он стал похож на человека, которому стало известно, что для него приготовили праздничный сюрприз — и который не должен был проведать об этой тайне.

— Приготовиться к всплытию!

Приказ эхом разносится по лодке.

— Первый вахтенный офицер и штурман — со мной на мостик! — велит командир.

На посту управления первый вахтенный и штурман берут свои дождевики, раскачиваясь, залезают в штаны, словно нас мотает в бурном море, и через головы натягивают свои заскорузлые куртки. Они стараются не смотреть друг на друга. Застывшие лица, словно у манекенов в парикмахерской. Складывается впечатление, будто штурман проводит показательное занятие: он очень медленно, как будто перед строем новобранцев, надевает свою зюйдвестку, выдерживая время, необходимое для запоминания его движений. Он с нарочитой тщательностью затягивает завязки под подбородком.