Лотар-Гюнтер Букхайм - Лодка

Шеф снова начинает голосом заправского лектора:

— Так называемое принципиальное отличие заключается в следующем: мы достигаем плавучесть не как обычные посудины, посредством вытеснения ими воды, а при помощи воздуха в наших цистернах. Получается что-то вроде спасательного жилета, держащего нас на плаву. Когда мы выпускаем воздух, то погружаемся.

Шеф замолчал, пока я не кивнул понимающе головой.

— Нам надо все время следить за своим весом, как ловчему соколу. Он должен оставаться постоянным. Во время тревоги времени будет в обрез. Все происходит невероятно быстро. Так что мы должны заранее сбалансировать лодку для погружения — то есть, еше во время движения в надводном положении. Это значит, что мы должны поддерживать свой вес постоянным, используя дифферентные цистерны. Так что, когда прозвучит тревога, все, что нам останется сделать, это убрать вытесняющую силу, создаваемую цистернами плавучести. Когда лодка оказывается под водой, она поднимается или опускается уже не за счет собственного веса.

Шеф останавливается, чтобы поинтересоваться:

— Понятно?

— Да, шеф.

— На заданной глубине вес лодки должен в точности равняться весу вытесняемой ею воды, так, чтобы лодка буквально парила, готовая тут же отозваться на самое ничтожное изменение тяги винтов, легко направляемая вверх или вниз, направо или налево глубинными рулями или кормовым рулем. Она не должна произвольно ни опускаться, ни подниматься. К сожалению, вес лодки меняется с каждым днем хотя бы из-за потребления воды и топлива. Но окончательно с толку сбивает то, что даже вес вытесняемой воды не остается неизменным. Все непрерывно меняется. Приходится постоянно все просчитывать. Нельзя даже кашлянуть спокойно.

Он переводит дыхание. Достает из шкафчика бутылку яблочного сока. Открывает пробку о петлю дверцы шкафчика и подносит бутылку ко рту.

Едва вытерев губы, он продолжает:

— Больше всего хлопот нам доставляет изменение удельного веса воды. Все было бы проще, если бы мы погружались в пресной воде. В этом случае нам пришлось бы просто-напросто добавлять в дифферентные цистерны воды столько, что ее масса равнялась бы массе израсходованных нами пищи, топлива, воды и так далее. Но в соленой воде дело обстоит сложнее. И ничего тут не поделаешь. В нашем пруду вода — не просто вода. Наша плавучесть изменяется каждый день. Точнее, каждый час.

Он опять замолкает и смотрит на меня, чтобы оценить, какое впечатление произвели его слова.

— Удельный вес воды зависит от такого количества факторов, что легче сказать, от чего он не зависит. На него влияют глубина, температура, время года, всевозможные течения. Даже морская фауна — планктон, например, — оказывают на него существенное влияние. Чуть больше планктона в воде — и нам уже приходится включать помпы. А тут еще сказывается солнце.

— Солнце?

— Ну да. Солнце выпаривает воду, увеличивая в ней содержание соли. Чем больше соли, тем больше удельный вес воды.

— Но ведь это изменение такое незначительное!

Он задумывается на секунду, сильно нахмурившись:

— Изменение удельного веса воды — возьмем, к примеру, действительно незначительное: одну тысячную долю — приводит к тому, что вес лодки тоже должен быть изменен на одну тысячную. Учтите, что лодка весит восемьсот восемьдесят тонн. Итак: изменение на одну тысячную значит изменение на восемьсот восемьдесят килограмм. Непринятие в расчет этой разницы приведет к серьезной ошибке при вычислении степени заполняемости цистерн. Чтобы уравновесить лодку в достаточной степени, нам надо сбалансировать ее дифферентными цистернами с точностью до четырех килограмм. Я говорю «в достаточной степени» потому, что на практике невозможно удифферентовать лодку с такой точностью, чтобы она оставалась в равновесии без помощи винтов и гидропланов. Лишняя кружка воды в цистернах — в действительности, даже лишний наперсток — и лодка начнет подниматься. Так что каждое утро каждого божьего дня, который Господь-Создатель Облаков ниспосылает нам, приходится браться за денситометры, чтобы определить удельный вес морской воды вокруг нас.

Шеф явно наслаждается своим красноречием. Он напыжился, как будто именно он заложил основы искусства подводного судоходства.

Командир, слушавший его некоторое время, проходит мимо и, забираясь в носовой люк, спрашивает:

— Профессор, неужели все, что вы рассказали — это правда?

Шеф тут же приходит в замешательство. Когда он начинает говорить снова, в его голосе чувствуется печаль:

— Старика волнует лишь, чтобы лодка была точно сбалансирована — ни литром больше, ни литром меньше…

Похоже, Шеф закончил свой доклад. Но видно, что он подыскивает подходящую финальную фразу.

— Черт! — наконец произносит он, — Дело в том, что мы выходим в море, чересчур нагруженные физикой…

— И химией.

— Да, и химией тоже. Которую мы не используем по-настоящему. На всякий случай скрестите пальцы, — добавляет шеф. — Если нам когда-нибудь и вправду потребуется ее использовать, то тогда придется обратиться и к психиатрии. А к этому время мы уже будем глубоко в заднице Господа!

Ему надо срочно идти по своим делам, и я не успел спросить, что же он хотел сказать этим.

За обедом Старик просто сияет. Никто не знает, что его так развеселило. Он даже шутит по-иному. Я не замечал прежде, чтобы он острил подобным образом. Последним приходит шеф.

— Ну, как обстоят дела, шеф? — довольным тоном, в котором, однако, что-то настораживает, интересуется командир.

— Все в порядке, господин каплей!

Командир радушно приглашает его присесть на край койки. Это подчеркнутое дружелюбие настораживает шефа. Он украдкой поочередно изучает лица всех присутствующих. Я догадываюсь, что должно произойти: проходя через пост управления, я заметил, как командир тайком сунул маленькую записку в руку дежурного по посту управления.

Через несколько минут по лодке раскатывается звон тревоги. Шефу нелегко подняться на ноги. На потолке начинают поворачиваться тяги, управляющие водозаборными клапанами. Тарелки начинают сползать по столу.

— Держитесь!

Шеф бросает на Старика испепеляющий взгляд, но ему не остается ничего другого, кроме как пробиваться на пост управления.

— Превосходно! Быстрый, как ласка! — смеется вдогонку ему Старик.

Переполох на посту управления укрепляет мое предчувствие, что это — не обычная учебная тревога. Скорее — учебная катастрофа.

Все, что было на столе, с грохотом и боем соскальзывает вперед. Я уже стою на тарелочных осколках.

Носовой крен лодки продолжает расти.

Второй вахтенный офицер вопросительно смотрит на командира. Но тот по-прежнему ведет себя, как будто происходящее его совершенно не касается.