Исай Калашников - Гонимые

Курух лизнул языком губы.

— Хан Тэмуджин, ты затягиваешь петлю на своей шее!

— Над всеми нами воля неба, Курух. Не тебе печалиться о моей шее.

Поезжай. Тебе дадут коня, хурута и бурдюк с кумысом на дорогу.

Кланяясь, Курух попятился к выходу. Тэмуджин набрал полную грудь воздуха, резко выдохнул. Все! Пути назад нет…

— Улук-багатур, твои глаза много видели, скажи мне, верно ли я поступаю?

— На облавной охоте ты оделил нас богатой добычей. Я тогда подумал: сын Есугея щедростью превосходит всех, кого я знал. Сейчас ты не дрогнув готов грудью защитить своего воина. Я вижу твое прямодушие и мужество. И я говорю: счастливы будут те, кого ты поведешь за собой. Мое племя, хан Тэмуджин, готово поддержать тебя.

Это было не совсем то, чего ожидал Тэмуджин. Улук-багатур решил все-таки сохранить свою самостоятельность. Но он не уйдет, его воины будут сражаться с Джамухой. Пока достаточно и этого.

Потянулись дни тревожного ожидания. С утра до вечера Тэмуджин не слезал с коня, носился по куреням, сам проверял снаряжение и вооружение воинов, был строг к нерадивым, за малую неисправность оружия и стыдил, и ругал воинов, был суров с нойонами. Вечером в юрте слушал донесения дозорных. Приходилось внимательно следить за кочевьями Джамухи, оглядываться на курени тайчиутов, посматривать в сторону татарских нутугов. Вдобавок ко всему надо было не спускать глаз с шатких своих родичей. Днем и ночью держал под рукой лучших воинов с оседланными конями.

При малейшей попытке кого-либо из нойонов откочевать они перережут дорогу, а беглеца доставят в ханскую юрту. Пока не пришел враг, он не даст разбежаться нойонам-родичам. Но что будет, если придется всех воинов бросить в битву?

Боорчу и Джэлмэ, правящие делами улуса его именем, как и он, носились из куреня в курень, наседали на нойонов, требуя воинов, воинского снаряжения, коней. Но если нойоны-родичи молча сносили попреки в нерадивости и медлительности от Тэмуджина, то его друзей терпеть не желали.

Первым возмутился Сача-беки.

— Кто они такие, чтобы указывать мне?!

— Ты веришь им и оскорбляешь недоверием нас! — поддержал его Алтан.

— Вы возвели меня в ханы и возложили на мои плечи груз забот о безопасности владений. Как же я буду защищать вас и ваши владения, если вы без рвения помогаете мне и не желаете, чтобы рядом со мной были добрые помощники? — Щетка усов на губе Тэмуджина взъерошилась, сухо и холодно блеснули глаза.

Сача-беки в ответ запальчиво выкрикнул:

— Мы не дети! Мы и не женщины, неспособные держать оружие. Мы и сами за себя постоять сумеем!

Если до этого Тэмуджин лишь подозревал, что в трудный час нойоны-родичи, позабыв клятву, могут повернуться к нему спиной, то теперь это подозрение превратилось в уверенность — предадут. Где та узда, которая могла бы удержать их от постыдного и гибельного шага? «Мы не дети. Мы не женщины»… Эти слова Сача-беки почему-то крепко засели в голову Тэмуджина. Время от времени он повторял их про себя, пытаясь уловить какую-то тень мысли, мелькнувшую у него, когда слушал Сача-беки и Алтана.

Вместе с Боорчу и Джэлмэ они решили прибегнуть к уже однажды испытанному способу усмирения заносчивых нойонов. Под видом воинов Джамухи Джэлмэ с нукерами ночью напал на курень Бури-Бухэ. Им почти удалось прорваться к юрте нойона. Слух об этом взбудоражил весь улус. Нойоны были напуганы. Но страх этот чуть было не обернулся против Тэмуджина. Ему донесли, что нойоны в открытую готовятся разбежаться кто куда — к тайчиутам, к Тогорилу, к Джамухе. Он поспешно собрал их в курень, стал успокаивать.

— Ты хорошо говоришь, — прогудел Бури-Бухэ, — но твоими хорошими словами от врагов не закроешься. У меня чуть было не увели жену и детей.

— Жену и детей? — почти весело переспросил Тэмуджин: мысль, так долго ускользавшая от него, явилась вновь, и она была простой и четкой, как след копыта, вдавленный в сырую глину. — Я повелеваю всех ваших жен и детей доставить в мой курень. Они будут в безопасности.

Семьи родичей оказались его заложниками. И нойоны уже не могли помышлять о том, чтобы куда-то уйти или уклониться от войны. Но их недовольство не стало меньше, оно копилось, как горькая соль в бессточном озере. Только матери Сача-беки были рады — старым хатун не нужно было ездить из куреня в курень, чтобы почесать злые языки.

— Из тайчиутских кочевий, загнав коня, прискакал Чаурхан-Субэдэй.

Таргутай-Кирилтух поддержал Джамуху. Аучу-багатур, нойон племени уруд Джарчи и нойон племени мангут Хулдар уже выступили. Через несколько дней они соединятся с Джамухой.

— Много воинов под началом Аучу-багатура, Джарчи и Хулдара?

— Много, хан. Больше, чем у нас. — Субэдэй насупил густые брови, и его юное лицо стало очень похоже на лицо его отца, сурового кузнеца Джарчиудая.

— И у Джамухи больше. На каждого моего воина придется не менее трех врагов.

— Шаман Теб-тэнгри советует тебе идти к Тогорилу.

— Джамуха только этого и ждет. Он перехватит нас по дороге и принудит драться там, где ему удобно, тогда, когда ему выгодно.

— Что будем делать, хан?

— Сражаться, Субэдэй. Но не мой анда, а я выберу место для битвы. Все остальное в воле неба. Я-то надеялся, что Теб-тэнгри сумеет удержать тайчиутов.

— Шаман не сидит без дела. Но очень уж велика ненависть к тебе Таргутай-Кирилтуха.

— Глуп твой анда! — сказал с презрением Аучу-багатур.

Они с Джамухой в сопровождении Джарчи, тощего, жилистого парня с горбоносой, сайгачьей головой, его друга и анды Хулдара, коротконогого здоровяка, поднялись на бугор, остановили коней. За бугром было урочище Далан-бальчжут — полоса равнины, поросшая щетинистым ковылем — хилганой и сизой ая — полынью. Слева на равнину надвинулись горы с крутыми каменистыми склонами, справа, скрытый от глаз зарослями кустарников, катил свои воды Онон. Вдали река подворачивала вплотную к горам, серые скалы поднимались прямо из воды. Там, где в тело гор черным провалом врезалось ущелье, на равнине в боевом строю стояли воины Тэмуджина.

В урочище Далан-бальчжут Джамуха бывал не однажды. И когда дозорные донесли, что Тэмуджин поджидает его у входа в ущелье Дзеренов, он им не поверил. Анда сам залез в ловушку. Его воинам никуда не уйти. Прижатые к горам или реке, они будут истреблены. Об этом же, видимо, думал и Аучу-багатур.

— Глуп твой анда. Глуп, — повторил он и трусцой поехал к своим воинам.

За ним последовали Джарчи и Хулдар. Воины подтягивались к берегу, сбивались в три отдельные кучи — особо от тайчиутов вставали уруды и мангуты, в стороне от тех и других — его джарджираты. Солнце клонилось к закату, тени гор наползали на равнину. Шел к концу последний день ханства Тэмуджина. Еще до того, как солнце уйдет за горы, с ним будет покончено.