Исай Калашников - Гонимые

Тайчу-Кури замычал, крепче зажмурил глаза.

— Тэмуджин, кажется, бил его. Видите, какой он… — посочувствовал кто-то Тайчу-Кури.

— Притворяется, — сказал Аучу-багатур. — Они сговорились. Я это давно понял.

— Мы сейчас узнаем, притворяется или нет.

В то же время резкий удар плети ожег спину Тайчу-Кури, из горла само по себе вылетело:

— Ай!

Дернулся всем телом, рванул связанные руки. Нукеры, гости засмеялись.

С него сняли веревку, поставили на ноги. Увидев гневное лицо Таргутай-Кирилтуха, он попятился, быстро заговорил:

— Он меня чуть не убил… Шишка на голове… Ой, больно…

— Дайте ему! — приказал Таргутай-Кирилтух.

Нукеры били его плетями, кулаками, пинали. Валяясь на земле и корчась от боли, он орал изо всех сил. Понемногу тело перестало чувствовать, и удары воспринимал как безвредные толчки. А потом и совсем ничего не чувствовал.

Очнулся, когда на берегу уже никого не было. Садилось солнце. Сырой, прохладный воздух тек от реки. Звенели комары. Пролетела стрекоза, сверкнув прозрачными крыльями. Белая трясогузка села у погасшего огня, покачивая длинным тонким хвостиком, побежала по земле, деловито цвикая.

Тайчу-Кури заплакал — от боли, от обиды, от радости, что остался жив, что видит теплую синеву неба.

В сумерках за ним пришла мать. Опираясь на ее плечо, он еле дотащился до юрты. Тело было словно чужое, уже позднее пришла боль. Но он не стонал, не жаловался. Мать и без его стонов вся почернела от горя. Два раза приходил Сорган-Шира. Он был испуган, от страха редкие волосы на лысеющей голове стояли торчком, наклонялся к уху, шептал:

— Молчи. Никому ни слова не говори. Джарчиудая они тоже били. Но он ничего не сказал. Он крепкий, как железо.

— Я тоже крепкий и буду молчать. Ты не бойся.

— Поправляйся. Пусть твоя мать приходит ко мне, я буду давать ей кумыс и хурут.

— Спасибо. А что слышно о Тэмуджине?

— Ничего. Ушел. Его ищут. Будет умным — не найдут: степь велика.

Натерпелись мы из-за него. Но забудем об этом. Выздоравливай. Пей больше кумыса.

Кумыс — напиток добрый. Тайчу-Кури снова потянулся к чашке, выпил ее до дна. В открытую дверь юрты видна была степь. Под жарким солнцем увядала трава, нагретый воздух морщила мелкая рябь, неумолчно скрипели кузнечики.

Он задремал. Сквозь дрему услышал в юрте шаги.

— Ты, мама?

— Нет! Это я.

У постели стояла Каймиш. В ее лице было удивление, испуг.

— Что они с тобой сделали?

— Толстый, да? Когда меня бьют, я всегда толстею. Ты была на празднике?

— Да, мы ходили все трое — дедушка, пес и я.

— И ты видела, как меня били?

— Нет, этого я не видела. Мы ушли домой сразу после состязаний.

— Зря. Надо было посмотреть. Знаешь, как это весело. Когда меня бьют, мне всегда весело.

— Ты всегда такой болтливый?

— Нет, только с тобой.

— Тебе очень больно? — Она осторожно притронулась к огромному синяку над правым глазом.

Он задержал ее руку, приложил ладонь к горячему лбу.

— Сейчас — совсем не больно.

К дверям юрты подошел пес. Тот самый, что рвал ему штаны. Посмотрел на них, протяжно зевнул, лег на землю, положив на передние лапы голову.

— Ты зачем его привела? Штаны мои рвать?

— Да. Он уже давно не рвал. Соскучился.

— А ты?

— А я давно не чинила. Тоже соскучилась.

— Так давай чини. Штаны у меня всегда рваные.

— Нет, я чиню только дома. Сюда пришла по делу. Меня послал дедушка.

Он хочет, чтобы ты научился делать стрелы. Ты ему пришелся по сердцу. Он говорит: ты хороший человек. А только хороший человек может перенять его умение.

— А тебе я пришелся по сердцу?

— Ты красивый. Особенно сейчас. — Она засмеялась.

До чего же ей идет щербинка в верхнем ряду зубов! И почему она когда-то показалась некрасивой? Такой девушки нет во всем курене!

Он попросил ее налить в чашки кумыса и был счастлив, что есть чем угостить такую нежданную и такую желанную гостью. Девушка выпила кумыс, и это обрадовало его еще больше.

— Так что я скажу дедушке? — спросила она.

— Я же тогда сказал: хочу научиться. Буду приходить к вам.

— Нет, не так. Дедушка хочет попросить тебя в помощники.

— Не отпустят. Злые они на меня.

— Скажи, Тайчу-Кури, ты хотел, чтобы Тэмуджин убежал отсюда?

— Хотел, Каймиш.

— И знал, что тебя за это изобьют?

— К этому я привык. У меня от побоев кожа стала толстой, как у быка.

Не веришь? Вот попробуй ущипни ладонь.

— Хитрый какой! Пословица есть: середину ладони и самые острые зубы не укусят.

Так они болтали почти до самого вечера. Потом пришла мать, и девушка сразу застеснялась, собралась идти домой. Тайчу-Кури хотел встать и проводить ее хотя бы до порога юрты, но не смог.

После того как она ушла, Тайчу-Кури опечалился. Ну что за жизнь у него? Не захочет Таргутай-Кирилтух или Аучу-багатур, и не быть ему человеком, делающим стрелы. А если загонят в дальний айл, не видать ему Каймиш, как тарбагану зимней степи. Тэмуджин даже с колодкой на шее был счастливее, чем он. Тэмуджин рвался на волю, думал о побеге, а ему и бежать некуда, и рваться не к чему: рвись не рвись — ты харачу, и над тобой всегда хозяин. Отобьешься от одного — попадешь к другому, уйдешь от всех людей — пропадешь. Отставшая от стада овца — добыча волка. Почему небо одним дает все, другим — ничего? Ему не надо ни богатства, ни славы, ни почестей, ему бы юрту, коня, несколько десятков овец и немного воли больше ничего не нужно. Нет, еще нужно, чтобы рядом была Каймиш. И дедушка ее чтобы тоже был рядом. Вечером все сидели бы у огня, разговаривали и сушили гибкие прямые прутья харганы. Разве это много? Вечное синее небо, духи, творящие добро, помогите мне обрести желанное!

Во главе двух сотен воинов племени джаджират Джамуха приближался к куреню хана кэрэитов. На нем был шлем из толстой бычьей кожи, обложенной узкими железными полосками, начищенными до блеска; чешуйчатый куяк, сплетенный из прочных ремней, туго обтягивал грудь и плечи; на голубом шелковом поясе (подарок хана Тогорила) спереди висел нож с серебряной чеканной рукояткой, сбоку — кривая сабля в зеленых ножнах, украшенных медными кольцами; носки легких замшевых гутул упирались в бронзовые фигурные стремена; к седлу был приторочен сайдак, расшитый цветными нитками. Его воины были одеты много проще, однако оружие, правда без всяких украшений, было у всех. Остро вспыхивали отточенные жала копий. Над алгинчи — передовым — трепетал туг из белых конских хвостов.

Джамуха с гордостью оглядывался на воинов. Это его дружина, созданная, вооруженная им самим. Когда-то, опасаясь за свою жизнь, он вынужден был искать покровительства Тогорила. Хан принял его, помог занять место отца в своем племени. Но эту дружину он создал сам, своим умом и трудом, и теперь никто из соплеменников уже не смеет оспаривать его власти.