Исай Калашников - Гонимые

— Довольны ли найманы приемом и дарами?

— Они очень расхваливали подарки.

— Что они говорили при этом?

— Они считают, что их здесь высоко ценят.

На полных губах Юнь-цзы появилась довольная усмешка, он взглянул на Хушаху.

— Ну?

— Это еще ничего не означает. — Широкие сросшиеся брови Хушаху были насуплены. — А не говорили они о том, что собираются делать, возвратившись домой?

— Говорили. Они считают, что надо немедленно воспользоваться поддержкой нашего милостивого государя, поставить на колени кэрэитов и покорить племена, кочующие у Онона и Керулена.

— Что-то много они захотели! — князь Юнь-цзы поморщился.

— Они еще и не этого захотят, — сказал Хушаху и присел к столу. — Нам нельзя поддерживать Инанча-хана. В той стороне, — он неопределенно махнул рукой, — два опасных для нас врага — тангуты и найманы.

— А мне кажется, — один из военных, широколицый человек с веселым взглядом узких глаз, слегка наклонил перед Хушаху голову, — лучше иметь дело с одним Инанча-ханом, чем с десятками кичливых и ничтожных вождей племени.

Хушаху насупился еще больше.

— Елюй Люгэ, — сказал он, — ты хороший воин, но…

— Елюй Люгэ судит правильно, — оборвал его Юнь-цзы, глянул на Хо. Что же еще говорили найманы?

Хо уловил, что Хушаху по каким-то причинам не расположен к найманам, а князь, напротив, сочувствует им. В этом споре он мысленно стал на сторону Хушаху, быстро припомнил все, что говорили нелестного найманы о великом Алтан-хане.

— Еще я слышал, как Сабрак сказал своим людям: нам надо торопиться.

Источники — и те иссякают, о благоволении золотого государя и говорить нечего, оно кончится в любое время.

Хо показалось, что Хушаху посмотрел на него одобрительно, продолжал уже смелее:

— Еще Сабрак сказал: если мы успеем покорить племена и хана Тогорила, благоволение золотого государя будет нужно, как шуба в летнюю жару.

Юнь-цзы беспокойно завозился, что-то шепнул юноше в красном халате, и тот, соглашаясь, кивнул головой. Военный, до этого молчавший, переглянулся с Хушаху, а Елюй Люгэ презрительно-насмешливым взглядом окинул Хо с ног до головы.

— Говори, говори… — Хушаху это произнес так, словно приказал Хо найти что-то еще, похожее на уже сказанное.

— Дальше они говорили, что, если сумеют выполнить задуманное, они…

— Хо замялся, покорно поклонился Юнь-цзы и Хушаху. — Такие слова я лучше бы забыл, только ваш приказ заставил меня запомнить их.

— Мы слушаем, — наливаясь краской, сказал Юнь-цзы.

— Если они успеют укрепиться, то… то могут подергать за бороду и самого нашего государя — десять тысяч лет ему жизни! — глядишь, говорят, в руках останется несколько его золотых волос.

Хо похолодел от собственной наглости, про бороду он придумал сам.

Молчавший до этого военный громко, с возмущением, сказал:

— В яму их за такие слова!

— Не горячись, Гао Цзы. Всему свое время. Я думаю, пусть они едут и надеются на нашу помощь. Но поможем мы не найманам, а кэрэитам… Что еще есть у тебя? — спросил Хушаху у Хо.

— Кажется, все…

— Иди. Постой. Ты хорошо служишь. Возьми. — Хушаху кинул ему небольшой серебряный слиток.

Кланяясь, Хо попятился к дверям. В коридоре он шумно вздохнул.

Началось время второй стражи [33], когда Хо подходил к дому Ли Цзяна.

Небо совсем затянули тучи, сквозь них не светилось ни единой звездочки. В узких улицах города было темно и пусто.

Старый Ли Цзян в мягких войлочных туфлях, в шелковой безрукавке сидел за столиком, ужинал.

— Садись. Давно не был у нас. Цуй, неси гостю чашечку рису.

Необычно молчаливая Цуй подала на стол. Хо похвастал слитком серебра, но она, едва лишь взглянув на него, ушла во внутренние комнаты и больше не появлялась. Ли Цзян взвесил слиток на руке.

— Три лана будет. Не меньше. За что такая милость?

— Я и сам не знаю.

— Человек должен знать, за что его награждают, за что наказывают, назидательно сказал Ли Цзян.

— Да тут разве что-нибудь поймешь. Сегодня говорят так, завтра иначе.

— Э, ты не прав… — Ли Цзян ушел в другую комнату, принес лист твердой бумаги, исписанный мелкими иероглифами. — Вот слушай.

«Расстраивайте все то, что есть хорошего у ваших предполагаемых врагов, вовлекайте влиятельных людей в поступки постыдные, недостойные сана, и потом, при надобности, обнаруживайте их. Заводите тайные связи с самыми порочными людьми ваших врагов, делайте помехи правителям, сейте везде раздоры, возбуждайте ропот, возмущайте младших против старших; вводите музыку, смягчающую нравы; для окончательного развращения шлите к ним распутных женщин; будьте щедры на обещания, подарки и ласковые слова; обманывайте, если нужно для узнавания всего, что делается у предполагаемого врага, не жалейте денег».

Ли Цзян положил листок на стол, постучал по нему пальцем.

— Теперь тебе все понятно? Этому установлению должны следовать и высшие сановники, и младшие чиновники, и такие слуги, как ты.

— Выходит, мы преднамеренно обманываем всех — кэрэитов, татар, меркитов, найманов… А я думал…

— Без этого нельзя нам. Пусть чужие народы дерутся друг с другом — не будут драться с нами. Мы их держим в повиновении их собственными руками.

— Это нечестно, — сказал Хо.

За стенами дома, в деревьях сада прошумел порыв ветра. Крупные капли дождя ударили в бумагу окон. Ли Цзян прислушался, потер спину.

— Ненастье будет. Любую непогоду за три дня спиной чувствую.

Старик, как понял Хо, не хотел обсуждать с ним, честно это или нечестно — преднамеренно и так откровенно обманывать другие народы.

Придвинув чашу с рисом, Хо начал есть. Скоро чаша опустела и Ли Цзян налил ему чаю. Дождь все усиливался. Бубном гудела бумага на окнах.

— Ты будешь ночевать у нас, — сказал Ли Цзян, прислушиваясь к шуму дождя, посмотрел на неубранный стол, перевел взгляд на двери, ведущие во внутренние комнаты.

«Сейчас позовет Цуй», — подумал Хо. Но он тяжело, с кряхтеньем, поднялся, сам убрал посуду, смел со стола крошки. Лицо его, изрезанное мелкими морщинками, было слегка растерянным. Взял слиток серебра, сделанного в виде чуть искривленного, с прямо срезанным концом ножа — в древнейшие времена такими были бронзовые монеты, — провел пальцем по выпуклой вязи иероглифов.

— Кто так щедро одарил тебя?

— Хушаху. Но там был и князь Юнь-цзы, и еще какие-то люди. Один совсем молодой, в красном халате. Он сидел рядом с Юнь-цзы.

— Это, должно быть, князь Утубу.

— И два военных были. Имя одного — Гао Цзы.

— Ты зачем все это рассказываешь? Сколько раз говорю: не распускай язык.

— И вам нельзя рассказывать, учитель? — удивился Хо.

Ли Цзян подумал, важно разрешил:

— Мне можно… Так, говоришь, Гао Цзы? Все верно, где князь Утубу, там Гао Цзы. Они большие друзья. Кто еще был?