Исай Калашников - Гонители

Кешиктены помогли ему слезть с лошади. Из юрты, улыбаясь, вышла Хулан, держа за руку сына Кулкана. Он озадаченно хмыкнул. Хулан осталась вместе с другими женами в степях…

— Ты почему здесь?

— Приехала.

— Ну-ну… — Поднял на руки сына, пощекотал его жесткими усами — и тот задрыгал ногами, плаксиво сморщился, — передал на руки Хулан. Приехала. А позволения спросила?

— Кто хочет видеть небо, тот поднимает голову, не спрашивая позволения. Для нас с сыном ты и небо, и солнце.

Он зашел в юрту, покосился на войлок, цветастое шелковое одеяло.

Хулан тут, отдохнуть не придется. Она вошла следом, сказала кешиктенам:

— Никого не пускайте. Хан хочет отдохнуть.

Удивительно, что она угадывала его желания почти всегда, но всегда же старалась их подчинить своим. И поэтому быстро утомляла его, ее неукротимое своевольство становилось тягостным.

— Вижу, встреча со мной тебя не радует?

— Здесь, Хулан, война. Детям и женщинам от нее лучше держаться подальше.

— Ты все время на войне, и твои жены должны сидеть, как старые вороны в гнезде.

— Они велели тебе сказать это?

— Они так думают, но сказать никогда не посмеют. Что жены для тебя!

Каждый день в твою постель кидают свежую девчонку. Но не бойся, мешать тебе не буду. Не о себе, о сыне мои заботы. И тебе не мешало бы думать о нем чуть больше. Сколько жен, а, кроме Борте, одна я родила тебе сына.

Мальчик держался за полу халата матери, сосал палец. На нем был шелковый халатик, на серебряном поясе висел маленький нож, из-под расшитой войлочной шапки на виски падали косички с тяжелыми лентами. Ничего не скажешь, Хулан заботливая мать…

— Кулкан, сынок, иди сюда.

Сын спрятался за спину матери.

— Вот, видишь, видишь! Старшие дети, наверное, не пугались тебя. Хулан обличала его, уперев руки в бока.

— Ничего, привыкнет…

— Как привыкнет, если растет сиротой! А твоя старшая жена ненавидит меня. За то, что сына родила, и за то, что я меркитка. А сын наполовину меркит…

Он понимал, что она говорит о Кулкане, но за этим чудился намек на Джучи. Помрачнел, сел у порога, сопя, начал стягивать с разопревших ног гутулы.

— Тут я не буду разбирать ваши споры. Ты зря приехала.

На этот раз Хулан ничего не сказала. Снова догадалась, что дальше с ним так говорить нельзя. Позвала своего баурчи, и он принес баранину, сваренную с рисом, сладкое вино в глиняном кувшине с запотевшими боками, для Кулкана медовые лепешки. Она сама наполнила чаши вином.

— Выпей. Это снимет усталость и охладит тебя. И не сердись на меня, повелитель мой. Нет у меня ни родичей, ни близких — один ты. — Хулан кротко улыбнулась, легонько притронулась к его руке. — Я хочу быть с тобой рядом и оберегать тебя.

Вино и ее кротость расслабили его, раздражение ушло. И ему уже казалось, что Хулан сделала правильно, кинув все и приехав сюда, что она ему нужна больше, чем любой из тысяч и тысяч его людей, больше, чем любой нойон, чем сладкоголосые певуньи-китаянки.

Но Хулан не умела долго оставаться одинокой, тем более такой смиренницей. От вина щеки разгорелись, во влажных глазах появился зовущий блеск, голос стал мягко-воркующим. Она стала выпроваживать сына из юрты:

— Иди, поиграй с твоими служанками.

Хан подумал, что, если дать ей волю, напрасно будут ждать сегодня гонцы и нойоны, у него не останется для них ни времени, ни сил, сказал, усмехаясь:

— Не старайся. На войне прежде всего дело. Люди ждут.

Думал, что она снова начнет дерзить и упрекать. Но Хулан обхватила его руку горячими ладонями, проговорила, жалея:

— Стареешь, мой повелитель.

— И ты не молодеешь…

— Мне — рано. Только в полную силу вошла. Хасар недавно увидел и удивился. «Какая, говорит, славная женщина из тебя получилась, Хулан». А уж он в женщинах толк понимает!

Она поддразнивала его, и он хорошо понимал это, а все же ощутил легкий укол в сердце. Принижающая его ревность взбудоражила, повлекла к жене. Ему уже не хотелось ее отпускать. Но пересилил себя, сухо сказал:

— Иди. Мне надлежит заняться делом.

— Вечером жду тебя в своей юрте. Придешь?

Выпроводив ее, сразу же позвал Боорчу.

— Много ли дел на сегодня, друг Боорчу?

— Кое-что есть. К тебе просятся монахи. С жалобой. Сотник-кидань, перебежавший в прошлом году, — с просьбой. Сотник храбрый, неглупый.

Женщина… Этой не знаю, что нужно. Не успел расспросить. Если пожелаешь, этими займусь я, а к тебе впущу гонцов от Мухали, Джэбэ и Елюй Люгэ.

— Хорошие ли вести привезли гонцы?

— Хорошие, хан.

— Тогда подождут. Давай сюда жалобщиков и просителей. — Перед глазами все еще стояла Хулан, и он спросил, лукаво посмеиваясь:

— Женщина молодая?

Тебе ею хочется заняться? С нее и начнем. Потом посмотрим…

Бросив взгляд на женщину, он насупился. Она была не старая, но лицо посерело от усталости или горя, глаза потухли. От такой ничего интересного не получишь. Распустит слезы — и все. Переводчик, онгут с сонно-равнодушным лицом, безучастно ждал, когда она заговорит. Боорчу присел к столику, отломил от медовой лепешки, не доеденной сыном, кусочек, бросил в рот.

— Моего мужа захватили твои воины, — тихо сказала женщина и замолчала. — Отпустите его.

— Многих мужей захватили мои воины. Что будет, если придут все ко мне и станут просить?

— Он не как все. Такой человек рождается один на сто тысяч! — Голос ее отвердел.

— Твой муж известен многим людям? Что же он сделал такого? Чем прославился?

— Мой муж слагает песни, прославляя людей.

— А-а… Он прославляет тех, кто бежит сегодня от моих воинов, кто не умел разумно жить и не умеет достойно умереть. Настоящим делом занимался твой муж. Потому горька его участь. — И проворчал:

— Один на сто тысяч…

Таких дураков на каждую тысячу сотня.

Переводчик, видимо, перевел и это. Женщина вскинулась, заговорила быстро-быстро:

— О нет, нет? Он — редкий человек. Словом он врачевал горе, вселял в сердце надежду, учил доброте, прямоте, честности. Он должен жить! Спаси его, и будущие поколения благословят твое имя!

— А это и вовсе глупость. Мое имя прославлено будет не такими вот пустяками. Где взяли твоего мужа?

— Вместе с другими мужчинами он ушел в горы. Его захватили три дня назад.

— Боорчу, не с теми ли он был, которые нападали на обозы, на отбившихся всадников?

Боорчу расспросил женщину, где был захвачен ее муж, подтвердил:

— С теми.

— Зачем же ты пришла?! Он убивал моих воинов. Он враг!

— Великий хан, за свою жизнь он не убил и курицы. Яви милость, великий хан, не губи человека, чья жизнь была страданием за других. Спаси его! Заклинаю тебя твоими предками! Возьмите в обмен мою ничтожную жизнь!

Убейте меня, сделайте рабой, но отпустите, его!