Даниил Мордовцев - Ирод

Волнение захватило ему дух, и он больше не мог говорить.

Но едва докладчик, при гробовом молчании собрания, начал было излагать обвинительные факты, как Антипатр, все время лежавший распростертым у ног отца, поднял голову.

— О, отец, — воскликнул он страстно, — ты сам защищаешь меня!.. Как я могу быть отцеубийцей, когда ты, как сам сознаешься, все время находил во мне своего сторожа? Моя сыновняя любовь, сказал ты, была одна только ложь и лицемерие... Но как это я, по-твоему, такой хитрый и опытный во всем, мог быть настолько безрассуден, чтобы не подумать, что тот, который берет на свою совесть такие преступления, не может— укрыться даже от людей, а тем более от Всевидящего и Вездесущего Судьи на небесах! Или мне было неизвестно, какой конец постиг моих братьев, которых Бог так наказал за их злые помыслы против тебя? И что могло меня восстановить против тебя? Притязание на царское достоинство? Но я же был царем. Боязнь пред твоей ненавистью? Но не был ли я любим тобою? Или я из-за тебя должен был опасаться других? Но ведь я, охраняя тебя, был страшен всем другим. Быть может, нужда в деньгах? Но кто имел возможность жить роскошнее меня? И будь я отщепенец рода человеческого, обладай я душой необузданного зверя, не должны ли были победить меня благодеяния твои, отец ты мой! Ты, который, как сам говоришь, принял меня во дворец, избрал из всех своих сыновей, еще при жизни твоей возвел меня в царский сан и многими другими чрезмерными благодеяниями сделал меня предметом зависти? О, каким несчастным сделала меня эта проклятая поездка! Сколько простора я дал зависти! Сколько времени — клеветникам! Но для тебя же, отец, и в твоих интересах я предпринял это путешествие, для того, чтобы Силлай не насмеялся над твоей старостью (при слове «Силлай» Саломея злобно покосилась на Ирода, но он этого не заметил). Рим — свидетель моей сыновней любви и властитель мира — император, который часто называл меня «филопатором» — отцелюбцем. Возьми, отец, это письмо от него (Антипатр положил письмо Августа на колени Ирода), оно заслуживает больше доверия, чем все клеветы, произнесенные здесь против меня; это письмо мой единственный защитник; на него я ссылаюсь как на свидетельство моей нежной любви к тебе. Вспомни, отец, как неохотно я выехал, ведь я хорошо знал скрытую вражду против меня в государстве. Ты, отец, сам того не желая, погубил меня тем, что заставил меня дать время зависти злословить. Теперь я один здесь, я здесь, чтобы смотреть обвинению в лицо! На суше и на море меня, отцеубийцу, не постигло никакое несчастье. Но это доказательство мне не поможет, потому что я проклят Богом и тобою, отец! Если так, то я прошу не верить показаниям, исторгнутым пыткой у других, а для меня пусть принесут сюда огонь, в моих внутренностях пусть копаются орудия смерти. Пусть ничье сердце не смягчится воем негодяя! Раз я отцеубийца, я должен умереть без мучений!

Это уже были не слова, а вопли, стоны и рыдания, которые проникали в душу каждого, даже Вара. Один Ирод остался непреклонен.

Тогда докладчик изложил все обвинения, уже известные нам, Вар приказал ввести в собрание одного осужденного на казнь пленника.

Это был египтянин, очень древний, но необыкновенно бодрый старик. Некогда он был жрецом Изиды, так как происходил из жреческой касты и уже юношей был посвящен в тайны этой богини; но увлечения молодости, от которых несвободны и служители божества, довели его до того, что молодой жрец был изгнан из храма и сделался врачом, особенно искусным в составлении ядов. Он-то и изготовил для Антипатра, по заказу его доверенного, смертельный яд, который должен был погубить Ирода. Теперь он, схваченный клевретами Ирода в Александрии и повинившийся во всем, предстал пред лицо того, кому он готовил смертное снадобье.

Странное стечение обстоятельств! В первой главе настоящего повествования, если не забыл читатель, накануне венчания на царство Клеопатры, этот составитель ядов, тогда еще молодой жрец, пророчил гибель Египту через то, что Клеопатра получит венец фараонов из рук римлянина Цезаря и что гибель эту предсказывала птица, именно, филин, который, в год рождения Клеопатры, каждую ночь кричал на вершине пирамиды Хеопса.

— Тебе принадлежит этот сосуд и заключающееся в нем? — спросил Ирод бывшего жреца, передавая ему небольшую скляночку с ядом.

— Прежде принадлежал мне, а теперь он принадлежность твоего сына, Антипатра, — дерзко отвечал египтянин.

— Выпей же содержимое в сосуде, — сказал Вар.

— Охотно... Это питье моментально перенесет меня в царство Озириса, о котором я давно мечтаю.

Едва он приложил горлышко склянки к губам, как тотчас же упал, словно пораженный молнией.

Не успели присутствовавшие опомниться от этого потрясающего момента, как в залу вошел Рамзес и молча подал Ироду какие-то бумаги.

— Что это? — спросил Ирод.

— Я не умею читать, — отвечал негр.

Ирод развернул один листок.

— Не понимаю... Тут подпись какой-то Акмы, — в недоумении проговорил он.

— Это вольноотпущенница императрицы, божественной Юлии Августы, — сказал Вар.

— А! Она пишет мне: «Царю Иудеи Ироду, ave! Из сочувствия к тебе препровождаю, по секрету, письма сестры твоей, Саломеи, найденные мною между бумагами августейшей Юлии. Доброжелательная Акма».

Услыхав свое имя, Саломея вскочила и смотрела, как потерянная, не в состоянии произнести слова.

— А! Тут и Антипатру послание, — продолжал Ирод, разбирая бумаги. — «Антипатру, царевичу, ave! Согласно твоему указанию, я писала твоему отцу и препроводила ему те письма. Я убеждена, что, прочитав их, царь не пощадит своей сестры. Когда все удастся, ты, я надеюсь, не забудешь своих обещаний. Акма».

Лицо Ирода исказилось гневом!

— А, изверг! Он и над моей сестрой занес меч! Эти гнусные письма тоже подделаны подлым скрибой под руку Саломеи, которая, будто бы, поносит меня и обвиняет... О, Вар, пожалей меня, произведшего на свет такое чудовище!

— О! Исчадие ада! — могла только воскликнуть Саломея, пораженная тем, что и ее, демона, мог обойти другой демон, которому она была союзницей.

— Уберите эти два трупа, — сказал Ирод, указывая на мертвого египтянина и на Антипатра, все еще распростертого у его ног.

Потрясения последних дней были слишком сильны даже для такого человека, как Ирод. Он впал в маразм, и его день и ночь преследовали призраки.

В полусознании, в полубреду он переживал всю свою ужасную жизнь. Светлые видения прошлого чередовались в его мозгу с видениями мрачными. Гордость торжества, славы, величия подавлялась сознанием гибели всего, сознанием ничтожества того, что принесли итоги его разбитой жизни. Ему казалось, что рушится все созданное им: города, храмы, дворцы, накопленные груды золота и он сам погибает под развалинами всего им созданного, под обломками своего величия... Нет, еще хуже! Все это будет жить тысячелетия, напоминать собою имя Ирода, а Ирод уже не живет... Он труп, он разлагается... «Все суета!» И он в полубезумии проклинает того, кто первый сказал эту правду... «Все суета!»... Да будь проклято все!.. Будь проклято прошлое, которое радовало его, толкало в жизнь, к славе, к могуществу... Он вместе с отцом спасает Цезаря от солдат фараонов, венчает на царство Клеопатру... Эти сфинксы, пирамиды, рогатый бог, неистовствующий при виде пурпура на тоге Цезаря... «Клеопатра! Не гляди на меня так... я не загнал тебя в склеп твоей пирамиды... рок проклятый!»...