Олег Михайлов - Генерал Ермолов

Я молод — мне не станут верить; если же буду писагь.

не заслужу внимания; буду говорить — почтут недовольным и охуждающим все; верьте, что меня не устрашает это.

Когда гибнет все, когда Отечеству грозит не только гром, но и величайшая опасность, там нет ни боязни частной, ни выгод личных; я не боюсь и не скрою от Вас, что там — молчание, слишком долго продолжающееся, служит доказательством, что мнение мое почитается мнением молодого человека. Однако я не робею, буду еще писать, изображу все, что Вы делали и в чем встречены Вами препятствия.

Я люблю Вас слишком горячо; Вы благодетельствовали мне, а потому я спрошу у самого Государя, писали ли Вы к нему или хранили виновное молчание? Тогда, достойнейший Начальник, Вы будете виноваты.

Если же Вы не хотите как человек, постигающий ужасное положение, в котором мы теперь находимся, продолжать командование армиею, я, при всем моем уважении к великой особе, буду называть Вас и считать не великодушным.

Принесите Ваше самолюбие в жертву погибающему Отечеству нашему, уступите другому и ожидайте, пока не назначат человека, какого требуют обстоятельства!

Пишите, Ваше Сиятельство, или молчание, слишком долго продолжающееся, будет обвинять Вас».

Уже почти месяц продолжалось отступление русской армии.

Пыль, поднятая тысячами сапог, копыт, колес, плотными серыми холстами закрыла небо. Для облегчения войск на марше в наступившую сильную жару солдатам велено было снимать галстуки и расстегивать мундиры. Не видя в глаза французов и почти непрерывно отходя назад, армия роптала. Офицеры открыто говорили и судили про начальников, никого не стесняясь. Нападали больше всего на Барклая-де-Толли. Многие считали его трусом и чуть ли не изменником; в письмах Ермолову Багратион именовал военного министра «твой Даву».

11 июля Западная армия приблизилась к Витебску, пройдя за четыре дня более ста верст и снова опередив неприятеля.

Ермолов, исхудавший от неспанья и забот, отправился из села Белево, занятого главной квартирой, осматривать расположение утомленных сильными переходами войск.

Его сопровождал Семен Христофорович Ставраков, весьма недалекий и ленивый полковник, исправляющий при главном штабе должность дежурного генерала. Будучи в адъютантах у Суворова, он был представлен императору Павлу и на его вопрос, какими языками владеет, простодушно отвечал: «великороссийским и малороссийским». Павел тогда, оборотясь к Суворову, сказал: «Вы бы этого дурака заменили другим», на что фельдмаршал ответил: «О, помилуй бог! Это у меня первый человек!»

«Если возможно понять смысл слов римского поэта:

«Сие судеб преисполненное имя», — размышлял Ермолов, поглядывая на сонного, с безразличием на лице Ставракова, — то, кажется, более всех может оно ему приличествовать. Судьба преследовала им всех главнокомандующих: он находился при Суворове в Италии, при Буксгевдене, а потом и при Беннигсене в Пруссии, а теперь не спасся от него и Барклай-де-Толли!»

С таким дежурным генералом Ермолову приходилось рассчитывать только на самого себя, но затраченный труд явил свои плоды.

С назначением его на должность начальника главного штаба возросла четкость в штабной работе, организованность и дисциплина. Строгий и требовательный, Ермолов приказал дежурным офицерам своевременно доносить о наличном состоянии войск, указывая их точное расположение. Не выполнившие эти требования арестовывались, с объявлением об этом по армии. Благодаря его усилиям было упорядочено снабжение войск продовольствием и фуражом. Все попытки лихоимства и обмана Ермолов пресекал со свойственной ему крутостью. В Полоцке он пригрозил кандалами комиссионеру Юзвицкому, который отправлялся с большой суммой казенных денег якобы для уплаты еврею-подрядчику за провиант, находившийся на вражеском берегу реки Полоты. Чтобы не оставлять неприятелю муку, он распорядился в течение четырех дней наряжать каждый день по три тысячи человек для хлебопечения, и все было вывезено в строгом порядке.

Барклай-де-Толли, хотя и не симпатизировал Ермолову, но не мог не оценить в молодом генерале необыкновенное трудолюбие, энергию, распорядительность, прекрасную память, умение быстро ориентироваться в обстановке и отлично читать карту, наконец, способность мгновенно и четко формулировать приказы и распоряжения, что для Барклая, худо говорившего на языке своей второй родины, было особенно важно.

«Против воли главнокомандующего дан я ему в начальники штаба, — размышлял Алексей Петрович, проезжая вдоль правого берега реки Лучесы, где расположились основные силы армии. — Он не любит меня и делает мне неприятности, однако доволен трудами моими и уважает службу мою…»

Воздействовать на нерешительного и мнительного военного министра было очень трудно. На пути от Полоцка, в Будилове, приметив, что армия Наполеона очень растянулась и главные силы ее с тяжелой артиллерией далеко позади, Ермолов предложил Барклаю немедля перейти на левый берег Двины и поспешно следовать к югу, на Оршу, отвлекая на себя силы Даву и тем облегчая Багратиону соединение с 1-й армией. Представилась возможность уничтожить расположенный в Орше неприятельский отряд и, переправясь затем на левый берег Днепра, закрыть собою Смоленск. После некоторых колебаний главнокомандующий согласился с доводами Ермолова и приказал возвратить два кавалерийских корпуса, прошедших вперед, и две понтонные роты для сооружения моста при Будилове. Все было готово, и успех предстоял верный. Однако через полчаса главнокомандующий переменил намерение.

«Кто мог отклонить его от прежнего решения? — рассуждал про себя Ермолов. — Только флигель-адъютант Вольцоген! Сей тяжелый немецкий педант пользуется большим уважением Барклая. Беру в свидетели всевышнего, я сделал все, что мог. Видя, как теряются выгоды, которые так редко дарует счастье и за упущение которых приходится платить весьма дорого, и зная, что по недостатку опытности не имею права на полную ко мне доверенность главнокомандующего, склонил я некоторых корпусных командиров сделать о том ему представление.

Но все безуспешно! Барклай остался непреклонен, и армия продолжила путь к Витебску…»

Теперь оставалось ожидать вестей от Багратиона и Платова. 1-я армия развернулась на левой стороне Двины, только 6-й корпус Дохтурова находился на правом берегу, в полутора маршах впереди, для наблюдения за французами, имевшими с арьергардом графа Палена частые, но незначительные стычки…

Ермолов глянул сбоку на своего спутника, мерно, в такт лошади кивавшего головою в высоком кивере, и возмущенно прикрикнул:

— Ставраков! Ты что, спишь, лентяй?