Эдисон Маршалл - Викинг

— Может ли душа, помнящая смертельный удар, нанесенный брату или полученный от него, найти покой?

Эгберт оставил нас, пока гнев языческих богов не обрушился, словно лавина, на невинных, виновных даже того, кто собирается стать королем.

— По правде говоря, его вид меня раздражает, — я вновь услышал голос Рагнара, сидящего в своем зале в ночь перед моим испытанием. — В его лице есть что-то, что вызывает у меня поток мыслей, которые крутятся и тянутся, словно нитка на веретено. Мне кажется, что его отец — мой смертельный враг.

Ты не ошибся, Рагнар! Ты сам во мне привел себя к гибели.

— Ивар, а ведь ты сам больше похож на дрожащего раба, чем на меня.

Так говорил Рагнар в ту ночь; и я не мог вспомнить других намеков на наше сходство. Но ему следовало бы догадаться по моему ответу:

— Рагнар не меня имеет в виду, Ивар, ведь я не дрожу.

Так я общался со своими родственниками, и, пока я размышлял, дракон не мог начать свой пир.

— Китти, когда мы были при дворе Аэлы, ты упала передо мной на колени. Я не мог этого вынести и поднял тебя. Ты умоляла отдать судьбу Рагнара в руки Аэлы. Если тогда тебе пришло в голову, что он мой отец, почему ты мне не сказала? Ты предала свою верность мне, и я хочу вонзить сталь в грудь, из которой я пил молоко.

— Оге Дан! — ответила она. — Мой взор бродил среди теней, но я не знала, что ты сын Рагнара.

— Я могу в это поверить и потому не совершу еще одно преступление. Но когда я хотел биться с Аэлой насмерть, ты умоляла отрубить ему руку и отпустить.

— Да.

— Когда я увидел тебя полумертвой, я спросил, что ты видишь. Ты сказала, что я проклят, и ты видишь дракона, который пожрет меня. Если тогда ты видела, что Аэла мой брат, твои глаза больше не увидят света.

— Они и так не видят света, мой родной, из-за твоей проклятой судьбы. Мне кажется, что ты убил своего отца и двух братьев, потому что такова была твоя Судьба. А Судьбе никто не может противиться.

— Мать моя Энит, ты ничего не говорила, когда Аэла хотел убить меня и отрубил мне руку. Ты знала тогда, что я твой сын?

— Нет, но мое сердце чуяло беду.

— Ты узнала это сегодня, когда лгала перед своим Богом, чтобы защитить меня от мести Хастингса. Где доказательство?

— Я говорила с Морганой и заставила рассказать о твоем обереге.

— Ты бы открылась Хастингсу, чтобы попытаться спасти меня?

— Я не понимаю норманнов, но думаю, он вряд ли пощадил тебя, какое бы ужасное наказание его ни ждало. Так что у меня было другое средство.

— Какое?

— Убить его кинжалом.

— Но я убил Аэлу, твоего сына.

— Ты мой любимый сын.

— Ты продала его в рабство, — горько сказала Моргана. — Если бы он вырос при дворе, он стал бы христианином, англичанином.

— Придержи свой язык, — перебил я, — христианское молоко все равно сделало бы из меня Оге Дана.

— Я отвечу тебе, Моргана, — величественно сказала Энит. — Я сразу поняла, что этот сын будет великим — по его крику, по тому, как он сосал молоко. Нет, даже раньше.

— Когда?

— Когда его отец овладел мной.

— И ты все равно избавилась от него.

— Его прятала моя служанка от гнева моего мужа. Я решила отправить ребенка к своей сестре, в Кент, и послала с ним половину своих драгоценностей. Но кто-то узнал об этом, и ребенок попал к датским викингам.

— Не пора ли мне сказать? — спросила Меера сладким голосом, улыбаясь.

— Я думаю, сперва надо дать слово Хастингсу, так как его дыхание слабеет. — Я взглянул на него, и, увидев закатившиеся глаза, подумал, что он умирает. Вглядевшись пристальнее, я заметил, что «Мститель» все еще легонько качается.

— Хастингс! — позвал я. — Хастингс Девичье Личико!

Я вновь увидел его голубые глаза, которые только чуть-чуть потускнели.

— Да, Оге дан, — ясным шепотом отозвался он.

— Когда тебе привиделось, что тень Горма послал Рагнар, а не Эдит, это было правдой. Когда он просил тебя не мстить мне, это была не слабость перед христианским Богом — он оставался Рагнаром Бесстрашным. Бедная душа, он хотел спасти тебя от мести богов.

— А почему он не предупредил тебя?

— Кто знает? Наверное, он ненавидел меня слишком сильно.

— Не так сильно, как я. Но пусть говорит Меера. Мне очень больно, кровь, наверное, скоро вся вытечет.

Хотя он говорил очень тихо, даже слепой узнал бы голос Хастингса. Он почти не изменился, и его нельзя было спутать ни с каким другим голосом в мире.

— Честно говоря, я сомневаюсь, что в Вальгалле или в хель будет уж очень весело, так что мне хочется удовлетворить хотя бы свое любопытство.

— Меера, почему ты приложила столько сил, чтобы сделать меня рабом Рагнара?

— Пустяки. Это был мой каприз. Хотя тогда Север был для меня в диковинку, я увидела одно сходство между норманнами и теми, кто когда-то были моими соплеменниками. Иудеи тоже были рабами — в Египте и Вавилоне — и до сих пор помнят боль и стыд, так что я знала, какую ужасную цену заплатит Рагнар за цепи на своем сыне.

— А если бы я умер в канаве с водой? Или принял бы смерть от Красного Орла?

— Я думала об этом. Но я решила, что будет лучше столкнуть тебя с другим сыном, такое бы подняло волны вражды во всем вашем клане.

Мы слушали ее с широко раскрытыми глазами, не в силах вымолвить ни слова. Трудно было поверить, что она человек и живет в этом мире. Но мы не могли отвернуться и забыть о ее существовании. Она стояла, грациозно прислонившись к борту, заложив одну руку за спину, и пристально смотрела на нас своим пронзительным взглядом. Ее волосы были подобны пламени, и мы знали, что ее тело полно жизни. Вдруг я нашел слово для нее, которое ослабило бы наш ужас. Я точно не знал, что оно означает, но оно, несомненно, подходило ей, и освободило бы нас из оков кошмара.

— Меера, ты сумасшедшая.

— Нет, я переплыла Море Безумия и выбралась на другой берег.

— На что это похоже? — быстро спросил Алан.

— Тебе самому придется отправиться туда за ответом. Мой отец, рабби бен Гидеон, не учил меня верить в Хель, но, наверное, между двумя этими местами есть что-то общее.

— Но у тебя же были и другие цели, кроме уничтожения Рагнара и его детей, — крикнул я, — ты заставила его предоставить убежище Эгберту и отправить Хастингса захватывать Моргану. Я не вижу…

— И никто не увидел бы, кроме Хастингса. Но я помогу тебе понять. Ты видел, как Эгберт и его эконом играют в шахматы. Они оба новички, а хороший игрок двигает фигуры, не надеясь на быструю выгоду, а порой даже без ясной идеи о будущей пользе. Он двигает их потому, что имеет некий план, и все его ходы, пусть отдаленно, но подчиняются этому плану. Так как Аэла и Эгберт были врагами, я подумала, что, приютив Эгберта, Рагнар станет еще большим врагом Аэлы. Так бы и получилось, если бы я не нашла путь покороче.