Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Разумеется, в первую очередь я подумал о тех двоих, с кем подружился во время этой поездки: о Дурацци и Эсфахани. Я видел, как сегодня утром оба они спустились с корабля один за другим, одновременно со мной, и, увы, я уже сумел убедиться, что на борт они не вернулись. Они обещали мне быть моими гостями сегодня вечером, а я обещал, что мое угощение будет достойно их положения и нашей дружбы и что они его никогда не забудут…

Но все это уже в прошлом, и теперь я плыву в неизвестность по указке безумца, а мои друзья, быть может, сейчас стоят на пристани и горюют, глядя на «Sanctus Dionisius», который уплывает куда-то бог знает по какой причине.

Сегодня вечером на борту нашего судна не один я оказался в растерянности. И горстка редких пассажиров, и члены экипажа, все мы чувствуем, что стали заложниками, выкуп за которых никто никогда не заплатит. Заложниками капитана или преследующих его демонов, заложниками судьбы, скорыми жертвами надвигающейся войны; мы чувствуем, что все мы — негоцианты и матросы, богатые и бедные, господа и слуги — всего лишь кучка людей, обреченных на гибель.

На море, 7 июня 1666 года.

Вместо того чтобы держать курс на север и проплыть вдоль португальских берегов, «Sanctus Dionisius» вот уже три дня как идет на запад, словно направляется прямо в Новый Свет. Мы затеряны посреди необъятной Атлантики, море становится бурным, и с каждым новым толчком я слышу его глухое ворчание.

Наверное, я должен был быть в ужасе. Наверное, я должен был быть в ярости. Я должен был бы волноваться, бегать, задавать безумному капитану тысячу вопросов, а я сижу в своей клетушке на свернутом одеяле, поджав под себя ноги. Я спокоен и кроток, как овца, ведомая на заклание. Я спокоен и кроток, как умирающий старик.

В эту минуту меня не пугает ни кораблекрушение, ни плен, единственное, что меня пугает, это морская болезнь.

8 июня.

Вечером четвертого дня капитан, полагая, вероятно, что он уже достаточно сбил с пути гоняющихся за ним демонов, изменил курс, приказав снова идти на север.

Мне пока не удалось справиться с головокружением и тошнотой. Я не выхожу из каюты и стараюсь писать поменьше.

Сегодня вечером Маурицио принес мне порцию матросского ужина. Я к нему не притронулся.

12 июня.

Сегодня, на девятый день нашего плавания, «Sanctus Dionisius» неподвижно замер на три часа посреди открытого моря, — но я вряд ли был бы способен определить, в какой части океана мы находимся и вдоль каких берегов мы сейчас идем.

Мы только что повстречались с «Алегрансией», другим генуэзским кораблем, который подал нам знак остановиться и отправил своего посланца, которого мы подняли на борт. Тут же распространились слухи о том, что между голландцами и англичанами действительно идет ожесточенное сражение, из-за чего выбранный нами путь стал опасным.

Посланник пробыл у капитана не больше пяти минут, после чего тот надолго заперся один в своей каюте, не отдавая своим людям никакого приказа, а наш корабль качался на волнах со спущенными парусами. Возможно, Центурионе не решил еще, куда нам плыть. Стоит ли нам возвращаться обратно? Стоит ли где-нибудь укрыться и выжидать, следя за новостями? Или же изменить направление, обогнув зону боев?

По словам Маурицио, которого я долго расспрашивал сегодня вечером, мы вроде бы пойдем почти тем же курсом, лишь слегка забирая к северо-востоку. Я откровенно сказал ему, что считаю поведение капитана, взявшего на себя такой риск, неразумным, но юнга опять сделал вид, будто он меня не расслышал. И в этот раз я тоже не стал настаивать, не желая взваливать на плечи парнишки груз тревожного ожидания.

22 июня.

Прошлой ночью, страдая от бессонницы и морской болезни, я вышел прогуляться по палубе и заметил вдали, справа от нас, какой-то подозрительный отблеск, показавшийся мне горящим кораблем.

Утром я убедился, что никто, кроме меня, этого не видел. Я даже начал спрашивать себя, не подвели ли меня мои глаза, но вечером услышал отдаленный звук пушечных выстрелов. На этот раз все пассажиры корабля пришли в волнение. Мы приближаемся к месту сражения, но никто и не подумал образумить капитана или оспорить его власть.

Неужели только я один считаю его помешанным?

23 июня.

Гул войны все усиливается, он слышен впереди и позади нас, но мы все так же невозмутимо продвигаемся вперед, мы плывем к месту нашего назначения — мы плывем к нашей судьбе.

Я удивлюсь, если мы доберемся до Лондона живыми и здоровыми… Слава богу, что я не астролог и не прорицатель, я часто ошибаюсь. Хорошо бы мне и на этот раз ошибиться. Я никогда не просил Небеса хранить меня от ошибок, а только от несчастий.

Я бы предпочел, чтобы моя дорога была еще долгой, пусть и не всегда гладкой и ровной. Да, пусть я проживу еще долгую жизнь и совершу тысячу промахов, тысячу ошибок и даже тяжких грехов…

Страх заставил меня написать эти неразумные слова. Я подожду, пока высохнут чернила, и немедленно спрячу дневник, а потом спокойно, как и подобает мужчине, буду слушать гул приближающейся войны.

Суббота, 26 июня 1666 годи.

Я еще свободен, и я уже пленник.

Утром на рассвете к нам подошла голландская канонерка и приказала спустить паруса и поднять белый флаг, что мы и сделали.

Солдаты поднялись на борт и приняли командование кораблем, и теперь, как сказал мне Маурицио, они ведут его в Амстердам.

Какая судьба нам уготована? Мне это неведомо.

Полагаю, груз будет конфискован, что мне совершенно безразлично.

Полагаю также, что нас задержат в плену и отберут все имущество. Значит, я потеряю сумму, доверенную мне Габбиано, так же, как и свои собственные деньги, свою чернильницу и эту тетрадь…

Все это лишает меня желания писать.

В плену, 28 июня 1666 года.

Голландцы выбросили двух моряков за борт. Один был англичанином, а второй сицилийцем. Все в ужасе закричали, поднялся страшный гвалт. Я прибежал узнать, в чем дело, но, увидев толпу и солдат при оружии, которые размахивали руками и что-то горланили на своем языке, повернул обратно. Чуть позже Маурицио рассказал мне, что случилось. У него тряслись руки и ноги, и я постарался утешить его, хотя и сам никак не мог успокоиться.

Все, что происходило до сих пор, не приносило нам большого беспокойства. Мы не роптали, когда узнали об изменении маршрута, к тому же мы были убеждены, что поведение капитана не могло все время оставаться безнаказанным. Но убийство моряков заставило нас понять, что мы пленники и можем оставаться ими бесконечно долго, а самых неосторожных из нас — как и самых невезучих — может постигнуть наихудшая участь.

Английский матрос был неосторожен, будучи, наверное, слегка навеселе, он не нашел ничего лучшего, как заявить голландцам, что в конце концов их флот будет побежден. А невезучим оказался сицилиец, случайно проходивший мимо и решивший заступиться за своего товарища.