Амин Маалуф - Странствие Бальдасара

Посреди восклицаний, слез и молитв то один, то другой упоминал улицу или высокое здание, которые были уже охвачены или окружены огнем. Не зная ни одного из этих мест, я не слишком хорошо понимал, пора ли мне волноваться и тревожиться или можно немного успокоиться. Мне не хотелось задавать им слишком много вопросов. Я отошел от окна, уступив его местным жителям, а сам устроился в своем углу и стал наблюдать за их жестами, их тревожным перешептыванием, их страхами.

Через несколько минут мы вместе спустились один за другим по скрипучим деревянным ступеням в нижнюю залу, где не могли уже расслышать треска огня, зато прекрасно слышали глухой беспрестанный рокот толпы, который казался гневным ворчанием.

Если я проживу еще достаточно долго, чтобы хранить воспоминания, я сберегу в памяти несколько сцен. К примеру, Магнуса, который ненадолго вышел на улицу, потом вернулся в слезах и сообщил, что только что занялась «его церковь»: церковь его покровителя, святого Магнуса, что возле Лондонского моста. В течение всего этого трагического дня сюда приходили вести о тысячах новостей такого рода, но я никогда не забуду бесконечного отчаяния этого юноши, так беззаветно верующего и теперь безмолвно обвинявшего Небеса в предательстве.

Дверь «Ale house» за все утро ни разу не распахнулась настежь. Когда Магнус, Кальвин или Бесс ходили разузнавать новости, ее лишь слегка приоткрывали, чтобы пропустить их, а в следующий раз она чуть открывалась, чтобы дать им войти. Капеллан тяжело опустился в кресло и ни разу с него не поднялся. Я остерегался показываться на улице из-за распространившихся с рассвета слухов о том, что будто бы город подожгли те, кого здесь именуют «папистами».

Я только что написал «с рассвета», это не совсем верно. Мне хотелось бы до последнего дыхания оставаться точным и ясным, но это случилось совсем не так. Сначала, с раннего утра пошли толки о том, что огонь возник в булочной — то ли плохо затушили печь, то ли служанка задремала и позволила огню выбиться на улицу Пудинг Лэйн 63, совсем рядом от того постоялого двора, где я провел две мои первые лондонские ночи.

Часом позже, уже на нашей улице, кто-то сказал Кальвину, что начался штурм голландского и французского флотов, которые подожгли город, чтобы вызвать замешательство и воспользоваться им с тем, чтобы броситься в атаку, и теперь надо ожидать худшего.

Еще через час говорили уже не о флотах, явившихся причиной пожара, а об агентах Папы-«антихриста», которые в очередной раз пытались уничтожить эту «страну добрых христиан». Рассказывали даже, будто толпа хватала людей по одной-единственной причине: за то, что они не были уроженцами этих мест. Плохо быть иноземцем, когда город в огне, благоразумнее сидеть дома, поэтому весь этот день я скрывался и прятался. Сначала внизу, в большой зале, потом, когда начали заходить соседи, захлопнуть дверь перед носом которых было невозможно, мне пришлось спрятаться подальше, забравшись выше: в мою комнату, в мою деревянную «обсерваторию».

И вот, прерываясь и подолгу стоя у окна, я взялся писать и набросал несколько строк в своем дневнике, чтобы заглушить тревогу.

Солнце зашло, а пожар все еще бушует. Ночь обрела красный цвет, небо кажется совершенно пустым.

Возможно ли, что все города сейчас в огне, как и Лондон? И каждый из них, как и Лондон, воображает, что он один превратился в Гоморру 64?

Возможно ли, что в этот же самый день огонь поглотил Геную? И Константинополь? И Смирну? И Триполи? И даже Джибле?

Свет начал угасать, но сегодня ночью я не стану зажигать свечу. Я буду лежать в темноте, вдыхая запах горящей древесины, и молить Бога даровать мне возможность снова забыться сном.

Понедельник, 13 сентября 1666 года.

Апокалипсис не прекратился,

Апокалипсис продолжается.

Мне чудится Божий суд.

Лондон полыхает по-прежнему, а я скрываюсь от огня в деревянном доме.

Проснувшись, я тем не менее спустился в большую залу, где обнаружил Бесс, капеллана и его учеников: они устроились в креслах и за всю ночь ни разу не двинулись с места.

Моя подруга открыла глаза только для того, чтобы попросить меня вновь подняться в мое убежище, из боязни, что меня кто-нибудь может увидеть или услышать. Говорят, будто этой ночью схватили несколько иноземцев, среди которых были два генуэзца. Ей не назвали их имен, но сведения — верные. Она обещала принести мне поесть, и я увидел в ее газах обещание любовных ласк. Но сможем ли мы любить друг друга в горящем городе?

Как раз когда я благоразумно пошел к лестнице, капеллан поймал меня за рукав.

— Сдается мне, что ваше предсказание сбывается, — произнес он с вымученной улыбкой.

На что я горячо возразил, что это вовсе не мое предсказание, а предсказание московитов, о котором на море поведал мне мой друг, венецианец, а я только сослался на него. В такие времена мне вовсе не улыбалось прослыть вестником несчастий, сколько безобидных болтунов сожгли и за меньшее! Он понял мою тревогу и извинился, сказав, что напрасно заговорил об этом.

Позже Бесс поднялась ко мне и повторила его извинения; она клялась, что он ничего никому не рассказывал, прекрасно понимая, какая опасность может угрожать распространителю подобных слухов.

Инцидент был исчерпан, и я стал расспрашивать ее о пожаре. После краткой передышки огонь, говорят, начал опять распространяться, раздуваемый восточным ветром; мне назвали с десяток улиц, запомнить названия которых мне не удалось и которые будто бы стали сегодня жертвами пламени. Единственная хорошая новость: на нашей улице, которая, кстати, называется Вуд-стрит 65, огонь продвигается медленно. Значит, бегства пока не предвидится. Совсем наоборот: двоюродные братья Бесс перенесли сюда свою мебель, из страха, что их дом, который стоит ближе к Темзе, может вскоре полностью сгореть.

Но это всего лишь временная передышка. Сегодня дом еще в безопасности, но завтра этого уже не будет, а уж тем более послезавтра. Чтобы огонь добрался до нас, прежде чем мы сможем убежать, нужно только, чтобы ветер ненадолго подул с юга. Я занес это наблюдение в свой дневник, но не сказал об этом Бесс, боясь и в ее глазах показаться зловещей Кассандрой.

Вторник, 14 сентября 1666 года.

Мне пришлось бежать на чердак. Но все это лишь отсрочка, так же, как для этого дома, и для этого города, и для этого мира.

Глядя на погибающий в огне город, мне следовало бы писать так, как когда-то пел Нерон, но из моего горла вырываются лишь невнятные звуки.

Бесс велела мне ждать, не шуметь и не бояться.

Я жду. Я не схожу с места, я уже не стараюсь наблюдать за бушующим пламенем, а скоро я даже перестану писать.

Чтобы писать, мне требуется немного волнений и немного покоя. Слишком много покоя заставляет мои пальцы лениться, слишком много тревоги делает их непослушными.