Иван Ле - Хмельницкий. Книга первая

— Прекрасно, моя любимая! — произнес Ян весело и небрежно.

Хотя старосту нельзя было назвать стариком, но разница в возрасте в пятнадцать — семнадцать лет между ним и дородной, пышущей здоровьем пани Софьей, второй его женой, обязывала Даниловича быть особенно внимательным и любезным. А он даже не посмотрел на свою жену, одетую в меховую епанчу, облегавшую ее молодую стройную фигуру. Он должен был бы прежде всего восторгаться женой, а не стильной мебелью, которой по приказанию пани Софьи была обставлена ее комната. Удовлетворила она или нет изысканные вкусы родовитого пана? Так или иначе, но молодая жена возненавидела его в эту минуту.

А Данилович продолжал:

— Я велел нашему вооруженному отряду выехать вперед, чтобы проложить нам дорогу, моя любимая. А нам с гостями челядь замка наскоро приготовит небольшую закуску, после чего мы тоже отправимся. К ночи надо поспеть в Звенигородку.

— Так поспешно, мой милый пан Янек? И это называется прогулкой? — капризно произнесла пани Софья.

— Безусловно, да, моя любимая, — сказал Ян Данилович, только теперь посмотрев внимательно на жену. — Утром мы должны быть в Звенигородке, чтобы присутствовать при казни московитина.

— Так его все-таки посадят на кол, Янек?

— Да, моя любимая! Этих бродячих хлопов, мерзавцев, не только нужно сажать на кол, а по басурманскому обычаю вешать на крюк за ребро. Убегают они от своих господ-бояр, селятся здесь на границе, подбивая наше хлопское быдло к непослушанию и разбою. Должны бы уважать нас за милость, которую мы им оказываем тем, что держим их на своей земле, а они еще надеются своим хлопским сапогом прижать наши владения в этом крае. Хлопот с ними…

Софья, не разделявшая мнения мужа, сказала, махнув рукой:

— А как легко мы прощаем наглые наезды шляхтичей, с улыбкой воспринимаем рассказы о трагических жертвах пана Криштофа…

— Пан Немирич, моя любимая, — шляхтич. Его наезды… освящены обычаями знатной шляхты.

— Странные обычаи у нашей знати: изнасилование женщин, грабежи, убийства… Но, милый мой Янек, меня это не очень трогает, ибо я хочу весело и беззаботно провести время. Спокойно ли проедем мы с пани Ружинской по зимней дороге в Звенигородку? Как бы не попасть в руки турецким наездникам? Вот был бы случай для пани Ружинской. Ведь мечтала женщина стать султаншей в турецком гареме…

— Пани Ружинская меня мало беспокоит, моя любимая. А тебя будет сопровождать чигиринский подстароста пан Хмельницкий с челядью.

— Хмельницкий? А зачем, мой милый? Вместе с пани Ружинской, мой уважаемый и любимый Янек, очевидно, приедет ее постоянный поклонник и отменный кавалер. Кажется, еще… у пана Криштофа Немирича обучался он шляхетским обычаям… — непринужденно засмеялась она.

— Моя любимая говорит о молодом родственнике пани, Самойле Лаще?

— Ясно. Самойло Лащ еще при жизни пана Романа довольно усердно оберегал пани Софью от мятежных соседей и турок…

Улыбнулся и Ян. Он взял руку жены в свою, пожал ее, а потом поцеловал. Пани Софья почувствовала намек на прежнюю, уже остывшую нежность. Не извинения ли просил у нее староста за недостаточное внимание к молодой жене?

— Сей молодой кавалер пусть сопровождает дорогих дам, а пан Хмельницкий позаботится об их спокойном путешествии. Не стоит подстаросте терзать свою душу таким зрелищем в Звенигородке, как казнь разбойника, которого по доброте сердечной он приютил во владениях моего староства… — И Данилович снова улыбнулся, припомнив, как был взволнован Хмельницкий его приговором.

— Пан Янек радуется горю своего подстаросты? — с нескрываемым сожалением посмотрела она на своего мужа, будто упрекая его в бессердечности.

Ян уклонился от ответа, неопределенно развел руками и молча вышел из комнаты. Вмешательство жены в его обязанности старосты, во взаимоотношения с подчиненными всегда затрагивало самолюбие гордого шляхтича.

Охотники — гости Яна Даниловича — еще не начинали трапезу, но закуска и напитки уже были заботливо расставлены на накрытых столах, стоявших вдоль стен. На кухне несколько девушек готовили еду, а замковые лакеи несли ее в зал. На длинных подносах дымилась жареная баранина, на больших блюдах были красиво разложены индейки и утки. Тарелки с мочеными яблоками, солеными огурцами стояли вперемежку. Прямо на вышитых полотенцах (это уже затея корсунских молодых хозяек!) лежали свежие пышные коржи, пироги с печенкой и капустой. На живописных треногах возвышались бочонки с венгерским вином и водкой, рядом с ними выстроились хрустальные рюмки, бокалы с позолотой, жбаны.

Первым в зал вошел сам староста. Окинув внимательным оком столы, он удовлетворенно подмигнул лакеям и, как подобает хозяину, еще раз пригласил гостей, входивших толпой в зал, приступить к трапезе…

— Прошу уважаемых панов закусить и выпить по бокалу вина на дорогу! — произнес хозяин, открыто гордясь своим аристократизмом, изобилием и изысканностью стола.

— Пусть благословит нас божественная Диана, — первым отозвался Хмелевский, приближаясь к столу с закусками и вином.

Гости прохаживались вдоль столов, останавливаясь, чтобы выпить и закусить. На ходу закусывали индейкой с яблоками или пирогом с печенкой, а кое-кто из старших просто брал огурец. Угощались не раздеваясь, в шапках, как во время похода. Какое блюдо ни возьмешь, оно казалось вкуснее предыдущего, а пустые бокалы, стоявшие рядом с бочонками, соблазнительно приглашали наполнить их.

Корсунский подстароста налил бокал вина и учтиво подал его молодому Жолкевскому. Подошел сюда и Конецпольский, он постоял немного, должно быть поджидая, что кто-нибудь из менее знатной шляхты поднесет ему бокал. Но напрасно. Тогда он сам налил себе венгерского вина. Зазвенели бокалы.

— Здоровье вельможного пана хозяина!

— Ни пуха ни пера, как говорят хлопы!..

— Виват ойчизне польской шляхты!.. За здоровье королевича…

— Просим пани матка… ченстоховска счастья дому сему, — заговорил сбивчиво богуславский староста Казанский, чокаясь с Даниловичем гранеными бокалами с золотыми ободками. — Нех процветает мир в нашем панстве! [51]

— О, мир, прошу уважаемых панов, — птичка многокрылая, особенно когда наше королевство со всех сторон окружено врагами… — произнес кто-то из присутствующих.

Все с удивлением посмотрели в его сторону.

— Наверное, есть и державы, где вот так, за бокалом венгерского вина, называют Речь Посполитую своим врагом, — ответил молодой Жолкевский, и одобрительные улыбки появились на лицах присутствующих. Он посмотрел на толпившихся возле столов гостей, отыскивая своего оппонента. — Однако нех жие Польска, которой самим провидением божьим начертано либо устанавливать мир, либо воевать с ее извечными врагами.