Иван Ле - Хмельницкий. Книга вторая

Максим невольно прикидывал, сколько их. И оказывалось, что больше, чем тех, кто хотел вместе с ним разделить его судьбу. Еще плотнее сходились над переносицей его лохматые брови. Не так много храбрых воинов осталось с ним в изгнании, не сотни, а десятки. Задумчиво всматривался в лица каждого из них. Дольше всего задержал свой взгляд на оказаченном турке Назрулле. И у него больно сжалось сердце. Турка сделали казаком, а сами, бывшие казаки, стали лесными «гезами» [47], коммунерос!..

— Что вам сказать? — соглашался он, словно очнувшись от тяжелого сна. — Ищите лучшую жизнь. Все равно и на Днепре придется воевать! Такое настало время, лопнуло терпение у людей, они вынуждены бороться за место на родной земле… Место, захваченное шелудивыми шляхтичами! Да пропади она пропадом, эта так называемая свободная наша жизнь. Тут приходится воевать не с врагом казака, а с голодом! Додумаешься ли здесь, ради кого идешь в бой? Вон снова вербовщики шатаются по побережью, нанимают воинов на Дунай, на Одер, на Рейн… Войн в Европе хватает, выбирай, за кого идти на смерть! И не сам ты выбираешь себе соперника, тебе его покажут. Все наниматели заботятся о себе. Им нужны воины. Лишь бы у воина билось сердце и он мог воевать с их врагами! И для смертников найдется война — за какую-нибудь веру или за Дунай. Правда, с устья Дуная уже и родных петухов услышать можно.

— Возле Дуная не только можно услышать родных петухов. Родной землей пахнет даже ветер.

— Пахнет ветер… Мне он смертью пахнет оттуда! — оживился Кривонос. — Не так ли, пан Себастьян? Ведь нам, осужденным на смерть, остается только в морские пираты идти…

— На это купцы и подбивают? Они, кажется, откуда-то с севера? — допытывался Ганджа, боясь прозевать более теплое место у земных владык. Он до сих пор колебался, куда направить паруса своего жизненного челна.

— Да, с севера… Что рыбаки, что купцы на морской пиратской дороге — один черт. Говорят, теперь вольно им. От испанцев будто бы избавились. А что лучше выбрать? На море нам не впервые бить врага! Надо бы соглашаться! Ведь совсем измотались, дальше уж некуда… Вместе с рыболовством, может, и каким-нибудь делом занялись бы на той свободной земле. Там ни короля, ни баниций, ни кровожадных иезуитов!

— Значит, нанимают рыбаков… А может, разбойниками станем на море? — снова поинтересовался единственный среди лисовчиков шляхтич Себастьян Степчинский.

— Лучше уж море, пан Степчинский, чем эти непроходимые лесные дебри! Осточертело зверем шнырять по земле. В этих лесах волком завоешь… Галеры, говорят, уже есть у них. Соберемся — и в море. А морей тут достаточно, можно и поискать свободную страну!

Так прощались друзья, оставляя Максима Кривоноса с его «смертниками» и с туманными надеждами. Однако он не потерял надежду, верил в лучшее будущее и не бросал оружия. С оружием в руках он шел храбро сражаться за человеческую свободу, пусть даже и наемным воином у подозрительных северных рыбаков. Единственное желание сейчас у него — труд, спокойный сон да хоть какая-нибудь семья, ребенок!.. Побольше бы свободы, ласковых слов, близких и поменьше проклятой войны!

Рыбаки, правда, приходят сюда тоже с опаской. Жизнь дороже, чем эти рискованные барыши. Но все же… они свободны. Обретет ли он со своими друзьями подлинную свободу у рыбаков на берегу Северного моря? Голландцы тоже не прекращали борьбы за свободу, отвоеванную у испанских поработителей. Ненасытный испанский король до сих пор силится вернуть многовековое господство над нидерландскими трудящимися…

Поздней осенью казаки, возглавляемые Иваном Ганджой, снова втянулись в затяжную войну австрийского цесаря против Бетлена Габора, потеряв несколько человек. Но все же им удалось выбраться из Болгарии, заполненной ордами крымских татар и турецких войск.

Хотя старшим в отряде был Ганджа, но вел их по этим извилистым дорогам Назрулла. Ему не впервые блуждать по болгарским дебрям. В начале зимы, усталые, обносившиеся и голодные, вступили они на украинскую землю. Тоже страдает горемычная, как и «смертники» Кривоноса, обнищавшая, ограбленная.

С какой радостью переправлялись они по льду через Прут в Каменец!.. Несчастная, но родная земля!

Приближался вечер, свежий снег припорошил лед. Потрескивающий лед словно приветствовал их. Еще больше задрожали легко одетые казаки, но не так от холода, как от радости, что наконец-то вернулись домой! Даже Назрулла, как утомленный пловец, преодолевший последний гребень волны, радовался этому возвращению. Вот он, Каменец, весь перед глазами!..

Но нет, не весь… Еще на льду, когда они только подошли к берегу, их встретили жолнеры Потоцкого. Рассеяли, разогнали!

Не удержался и кое-кто из казаков отряда Ганджи. Ведь воины же они! Спускались сумерки. Последним отступал горячий Вовгур, отстреливаясь из новейшего французского штуцера с кремневым запалом. Пули с воем настигали даже тех жолнеров, что охраняли покой каменецкой шляхты. Жолнеры всполошились. Им пришлось столкнуться не с простыми разбойниками из Молдавии, а с обстрелянными воинами. Жолнеры струсили и подняли такой крик, что на помощь им из Каменца выскочили конные гусары…

Спустившаяся ночь приостановила эту перепалку. Счастье окончательно изменило странствующим украинским воинам. Голодных, легко одетых и перемерзших негостеприимно встретила родная земля.

— Вот так вернулись домой! Чтоб они, проклятые ляхи, вовек не попали в свой родной дом!.. — с горечью говорили беглецы.

Утомленные боем, без еды и отдыха, с двумя ранеными, они вынуждены были бежать ночью. Стороной обходили хутора, посылая туда одного, чтобы расспросить о дороге да выпросить еды, или хоть на порох выменять теплую одежонку.

— Что же тут творится, на нашей родной земле, люди добрые? Думали, что домой вернулись, а нас здесь саблями, как турецких захватчиков, встретили! — жаловались они хуторянам.

— Пацификуют, взбесились бы они, проклятые! И придумали же такое словечко для нашего украинского брата, точно мы кроты или крысы. Обезоруживают казаков и заставляют пахать для шляхтичей захваченную у нас землю… — оглядываясь, жаловались хуторяне и лисовчики.

— По-моему, дядько Иван, — обратился Юрко Вовгур к Гандже, — осесть нам тут негде. Хотя и далеко до Чигирина, а придется добираться туда, не глядя на зиму.

— Чигирин, добре, добре… Богдан-ака! — чуть слышно произнес обессиленный Назрулла. Во время стычки у Каменца он тоже был ранен саблей в руку.

И они пошли дальше, походя подкрепляясь случайно раздобытой едой, убогим подаянием хуторян. Снежные бури, рождественские и крещенские морозы пересиживали возле костров в лесах, подальше от селения.